Евразийская интеграция — это в большей степени не экономический, а идейный, или социальный, феномен. Он отталкивается не от реальности, не от расчетов, не от экономической выгоды, а от некоторой евразийской идеи, которая, с одной стороны — над экономической реальностью, с другой — связана с поисками определенного смысла и национального облика и для России, и для тех стран, которые входили как в традиционные русские миры (не важно — в Российскую империю или в Советский Союз), так и для тех, которые сейчас формируют свою собственную политическую жизнь и политическую идентичность.

По сути дела евразийская цивилизация — это особый, или даже другой мир, который связан с другим отношением, в том числе к пространству и к соотношению пространства и времени. Европейская цивилизация, бизнес, экономика корпораций и рынков так или иначе связаны с временным изменением в развитии, с получением денег, тогда как евразийская идея в первую очередь определяется пространством, достаточно большой пластичностью, нечеткостью правил. Евразийское пространство в определенной степени строится не на жестких нормах, а на понятиях, несмотря на большое количество законов, нормативно-правовых актов (порядка 11 тыс. за последние несколько лет прошли через Государственную Думу и Совет Федерации), экономических решений. Важно, чтобы понятия выстраивали пластичную, нормальную жизнь, и при этом так, чтобы жизнь и экономика были достаточно конкурентоспособны.

Отметим несколько проблем интеграционного процесса, которые носят и социальный, и экономический характер. Несмотря на то, что евразийская интеграция реально стала приоритетом нашей экономической политики, начиная с того момента, когда были предприняты форсированные усилия для создания Таможенного союза, его трансформации в единое экономическое пространство и в перспективе — в евразийский союз, Россия (а также Украина — это еще более явный пример) постоянно находится в некотором метании между европейским выбором и азиатским. Это связано с тем, что на самом деле соотношение европейского и азиатского континентов и той же русскости или самостоятельной идентичности неустойчиво, скорее устойчивыми являются постоянные поиски. Так или иначе, реальность заключается в том, что и сейчас, и в экономически обозримой перспективе мы в большей степени будем зависеть от европейской экономики и даже американской, чем от азиатской.

В СНГ и создаваемой интеграционной группировке более 50% российского импорта определяется странами Евросоюза, основной приток технологий идет оттуда, основные источники кредитования, да и основная сфера экспорта нашего капитала — это европейская или евроатлантическая экономика. Наши поставки в Китай не велики. Если брать объемы торговли, то даже прогнозы показывают, что есть огромный разрыв между темпами развития китайской экономики, которая составляет 15% мирового ВВП, и минимальным объемом нашей торговли с Китаем по сравнению с Евросоюзом.

Поэтому евразийское пространство и евразийский вызов для России означают кардинальные изменения всей системы экономических связей. Пока этого не произошло, но задача ставится — на нее потребуется лет 10, и ее решение возможно в рамках другой структуры национальной экономики.

Второй момент, еще более важный. Значительная часть российской и украинской элит отдает приоритет евроатлантическим ценностям, настроениям, и эталон, или модель поведения, тоже определяется там. В этом смысле есть огромный разрыв между евроатлантической ориентацией наших элит и политическим евразийским выбором — однако он сделан, и теперь его надо наполнить реальным экономическим содержанием.

Существует также разрыв между выбором элит и выбором народа, или средних слоев общества, хотя и здесь идут различные процессы. На примере Украины мы видим как фактически за последний год или два значительная часть населения (по разным социальным опросам) существенно сместила свои оценки и предпочтении в пользу интеграции с Евросоюзом, в сторону евроценностей.

Третий момент, евразийское пространство, Таможенный союз в особенности, с одной стороны, огромная привлекательная система, структура, поскольку здесь есть равноправие, консенсус, но, с другой стороны, это страны с крайне разными не только уровнями развития, но и системами институтов — как экономических, так и политических (политически мы, возможно, ближе, чем экономически). Так, например, в Белоруссии, механизм принятия экономических решений управления экономикой отличается от нашего больше, чем различия между нами, Китаем, Европой. И в этом плане мы во многом ближе к Казахстану, чем к Белоруссии.

Сейчас Россия и Белоруссия находятся в сложной фазе перехода — в фазе нестабильности. Белорусы только что пережили экономический кризис — по некоторым оценкам, с большой вероятностью в середине или весной 2014 г. в случае, если мы не окажем массированную поддержку, в Белоруссии разразится еще один кризис. И для того, чтобы в будущем устойчиво развиваться, им придется существенно видоизменить свою модель. Поскольку в рамках сложившейся в Белоруссии системы институтов и экономической политики устойчивости в будущем они обрести не смогут.

С Казахстаном другие проблемы, другой спектр отношений. Надо иметь в виду, что Казахстан сейчас быстро наращивает торговлю и связи с Китаем, с азиатскими странами, а не с Россией. Мы двигаемся на разных скоростях — и экономических и институциональных.

И в этой связи возникает вопрос, или вызов, как всем этим странам при суверенитете и равноправии все-таки сближаться, обеспечивая институциональное единство. Единство, которое будет определяться не только на уровне экономических и политических решений властей, но и на уровне взаимодействия общества, бизнеса, так сказать, на среднем уровне.

На смену евразийскому союзу, с одной стороны, приходит Таможенный союз, а с другой — некоторая система двухсторонних отношений между странами. В перспективе — ассоциированное партнерство Таможенного союза с той же Киргизией, Таджикистаном.

В Таможенный союз вступает и Армения, хотя это больше политический выбор, чем экономический, но за этим есть и определенная экономика, в основном двухсторонняя — между Россией и Арменией. В этой связи вопрос иерархичности, многоуровневости отношений интеграции крайне актуален. По сути дела мы будем иметь сложную разноуровневую, разноскоростную структуру интеграционных процессов, в отличие от Евросоюза, где намного более жесткая внутренняя система регулирования и требований по поведению, интеграции, что, видимо, в перспективе будет наличествовать и внутри Таможенного союза.

При этом возникает вопрос: а каковы границы того же евразийского пространства и в еще большей степени границы евразийского экономического сотрудничества и интеграции? Потому что русский мир по большому счету значительно шире, чем Таможенный союз и СНГ. Например, и страны Балтии являются частью русского мира. Более того, происходит некоторое повышение роли русскоговорящих общин в жизни Балтийских стран. Хотя они активно адаптируются и ассимилируются и европейским пространством, и балтийским обществом, но тем не менее это часть русского мира. Определенный элемент русского мира есть и в Израиле, и в Соединенных Штатах, Понятно, что экономически он с нами связан не сильно, хотя, например, интенсивность наших экономических связей с Израилем, причем в последнее время в отдельных элементах военной области, по сравнению со многими странами СНГ и Таможенного союза весьма значительна.

Еще один важный аспект, который здесь надо отметить, это то, что без Украины евразийская интеграция не может быть полной, и не только в силу наших идейных и исторических связей, но и потому что без нее экономическая система оказывается крайне ограниченной.

Целостность Украины связана с тем, что у нас есть возможность вместе с Украиной (без нее значительно сложнее) выстроить систему транспортной инфраструктуры. Только на создание альтернативной системы нефтепровода мы затратили около 50—60 млрд дол. То же самое происходит и в других отраслях экономики. В этом плане вместе мы сможем получить существенный целостный синергетический эффект — это касается транспортной, энергетической инфраструктур, целой серии сфер, где мы можем совместно кооперироваться (зерновой рынок, масличные культуры). Потому что Россия, Казахстан и Украина вместе обеспечивают более трети мирового экспорта зерна, и здесь мы можем стать одним из серьезных игроков.

В части отраслей промышленности определенные шаги есть — совместные проекты, совместные предприятия, но они еще не стали серьезными игроками, и будущее каждого из этих проектов под большим вопросом. Мы каждый раз находимся в состоянии: либо будет сделан шаг вперед, либо через какое-то время идея будет похоронена. Это есть в любом проекте — от АТАН-148 до модернизации украинских АЭС и нашего участия в поставках как топлива, так и другой аппаратуры.

Тем не менее возможности здесь есть и есть определенный исторический шанс для того, чтобы сделать рывок и в части авиастроения, двигателестроения, судостроительной промышленности, космоса и ядерной энергетики. Это то, над чем сейчас правительство работает. Есть определенные планы, необходимо, чтобы они воплотились в определенные последовательные решения. И тогда мы можем стать серьезным игроком — совместно, а не порознь на целом ряде сегментов мирового рынка. Это будет политика успеха, которая покажет, как можно интегрироваться. А именно, расчистить поле от постоянных торговых войн, найти сферы реализации и применения для мозгов и интеллектуального научного потенциала и России, и Украины, а также Казахстана и Белоруссии. Идеи по поводу перспектив интеграции обсуждаются. Во многом они будут определяться тем, насколько мудро и последовательно будет вести себя Россия, потому что интеграция и дружба требуют затрат в первую очередь от нас. Они проявляются по-разному и не только в виде уступок или финансирования скидок на газ: мы должны, например, пускать на наш рынок продукцию из Белоруссии, Казахстана, а не ставить ей ограничения. Однако при этом в Белоруссии продать что-либо из нашей машиностроительной продукции невозможно, не говоря уже о молочной продукции, несмотря на то, что мы в едином пространстве.

Поэтому время для совместных проектов, единого рынка только наступает, многое здесь зависит от России. Пока, если говорить о цифрах, они не велики. Вес России в мировой экономике по паритету покупательной способности — это от 3,5 до 4% ВВП. Совместно со всеми остальными нашими коллегами это будет около 5%, или соответственно 4,4—4,5%. Если же брать все прогнозы, они в большинстве своем показывают, что есть тенденция к уменьшению, или, как максимум, не к увеличению нашей доли в мировой экономике.

Проигрыш для нас будет означать, что ни мы, ни тем более другие страны не сможем решить задачу существенного повышения жизненного уровня. В дальнейшем встанет вопрос если не о единой стратегии, то об их согласовании. Это тот вызов, на который нам еще предстоит ответить.