***

Формирование цифровой экономики становится важнейшим трендом современного развития. В самом общем виде оно связано с активной цифровизацией технологических процессов и масштабным использованием цифровых технологий в экономической деятельности.

Указанные изменения можно представить, с одной стороны, как процесс расширения информационного общества и продолжения информационной революции, о которых так много говорили в 1990-е гг. С другой стороны, надо видеть качественно новые преобразования, позволяющие говорить не просто об информационной, а именно о цифровой экономике. Возникли возможности сквозной цифровизации и интеграции горизонтальных и вертикальных цепочек создания стоимости, начиная от разработки продуктов и заканчивая производством, логистикой и обслуживанием; цифровизации продуктов и услуг с вовлечением как их производителей, так и потребителей (это так называемая кастомизация производства, которая означает возможность индивидуализации массового продукта под заказы конкретного потребителя путем ее доводки на конечных этапах производственной цепочки); наконец, формирования новых цифровых бизнес-моделей. Особое значение имеют новые технологии, которые теперь принято обозначать как «Индустрия — 4.0». К ним относятся «интернет вещей» (сеть взаимодействующих «вещей» без участия человека), обработка больших массивов данных, машинное зрение и обучение, дополненная (виртуальная) реальность, трехмерные модели и печать, дроны, робототехника и автоматизация производства. Многие видят в этих глубоких изменениях признаки новой (Четвертой) промышленной революции. Именно под таким одноименным названием опубликована нашумевшая книга К. Шваба [5] — основателя и постоянного руководителя Всемирного экономического форума в Давосе.

Важно обратить внимание на то, что, в отличие от постиндустриальной увлеченности периода конца XX в., переход к цифровой экономике трактуется теперь в координатах новой промышленной революции и «новой индустриализации» [3]. Современная цифровизация реализуется в единстве с новыми технологическими прорывами в формате «Индустрия — 4.0», а не в формате голой цифры или информации. Она обеспечивает глубокую трансформацию промышленного производства и других сфер экономики и общественной жизни. В частности, сокращаются расходы на обслуживание продукции (на 10—40%), время простоя оборудования (на 30—50%), сроки вывода на рынок (20—50%), затраты на обеспечение качества (на 10—20%), затраты на хранение запасов (на 20—50%) и т.п. [2]. Особое значение имеют роботизация и автоматизация производства, которые, кстати, привели к заметному снижению производственных издержек, послужив толчком к возвращению ряда промышленных производств из стран Восточной Азии в Америку. Стоит в этой связи отметить, что уже сейчас в США действует более 9 тыс. полностью автоматизированных производств, а на 10 тыс. рабочих мест в производстве приходится 870 промышленных роботов, в Японии — 400, в Южной Корее — 270, в Китае — 32 [7] (в России же этот показатель равен всего 3 [2]). Робототехника предстает зримым выражением индустриального (точнее — неоиндустриального) характера преобразований. Становится все более очевидным, что постиндустриальная трактовка современного развития экономики неадекватна реалиям, которые в своей основе остаются индустриальными, но способными вобрать в себя новые технологические достижения.

Цифровая экономика становится важнейшей чертой международной консалтинговой компании «McKinsey» [2], ее доля в ВВП стран Евросоюза, КНР, США составляет от 8 до 11%.современного роста и развития. По данным ВКитаедо22%увеличенияВВПк2025г.можетпроизойтизасчет интернет-технологий. ВСШАожидаемыйприростстоимости,создаваемыйцифровымитехнологиями,можетсоставить1,6—2,2трлндол. Только «интернет вещей» будет ежегодно приносить мировой экономике от 4 до 11 трлн дол. ПооценкеГлобальногоинститута «McKinsey»,ужевближайшие20летдо50%рабочихоперацийвмиремогутбытьавтоматизированы,ипомасштабамэтотпроцессбудетсопоставим спромышленнойреволюциейXVIII—XIXвв. Цифровая трансформация все больше определяет уровень конкурентоспособности отдельных компаний, отраслей и национальных экономик.

Особое значение это имеет для России, перед которой стоят кардинальные задачи по модернизации отечественной экономики. Цифровая трансформация в России существенно отстает от мировых уровней. Доля цифровой экономики в ВВП Россиисоставляет в настоящее время только 3,9%, что в 2—3 раза ниже американского, европейского и китайского показателей. Приведем и более конкретные данные [2]: так, доля экспорта цифровых товаров и услуг в российском ВВП (0,5%) в 5—10 раз ниже, чем в Евросоюзе, Индии и Китае; доля российских промышленных роботов равна 0,25% от их мирового объема; доля станков с числовым программным управлением составляет в России 10% (в Японии — 90%, в США и ФРГ — 70%), доля электронной торговли в общем объеме розничных продаж в России равна 3,8% (в США и Китае в 2,5—4 раза больше).

Вместе с тем Россия обладает потенциалом развития цифровой экономики, имея в виду, прежде всего, ее научно-технический, человеческий и промышленный потенциал и созданные заделы информационного общества. Следует отметить благоприятные тенденции, наметившиеся в последние годы и, прежде всего, то, что темпы роста доли цифровой экономики значительно опережают темпы роста ВВП России в целом. Так, если ВВП страны с 2011 по 2015 г. вырос на 7%, то объем цифровой экономики за этот же период увеличился на 59%. Таким образом, с 2011 по 2015 г. цифровая экономика росла в 8,5 раза быстрее экономики России в целом и составила четверть (24%) общего прироста ВВП [2]. Особенно быстро цифровизация осуществляется в сфере телекоммуникаций (так, в первом квартале 2017 г. доля цифровых услуг в выручке «Ростелекома» составила 47%, а к 2020 г. эту долю планируется довести до 60% [8]), в банковской сфере (так, Сбербанк и банк «Открытие» в середине 2017 г. были объявлены лучшими цифровыми банками в Восточной Европе), в сфере государственных и муниципальных услуг (так, в 2016 г. примерно половина всех этих услуг могла быть получена в электронном виде, чем пользуются уже 50% обращающихся граждан) [2].

В июле 2017 г. Правительство РФ разработало государственную программу «Цифровая экономика», в которой сформулированы довольно амбициозные задачи: доля цифровой экономики в России за период до 2025 г. должна утроиться и достичь 10%. Предполагается, что до 1/3 роста российского ВВП за указанный период может быть обеспечено за счет внедрения цифровых технологий [8; 9]. Согласно разработанной программе, большое значение придается развитию широкополосного доступа в Интернет (к 2025 г. им должно быть охвачено 97% российских домашних хозяйств), сетей мобильной связи 5G (особенно в крупных городах), подготовке IT-специалистов (более 100 тыс. в год) и др. [2]. При этом намечено создать также десять предприятий в сфере высоких технологий и столько же цифровых платформ для основных отраслей экономики.

Вместе с тем, признавая важную роль распространения цифровой экономики как способа неоиндустриализации и модернизации экономики России, нельзя предаваться иллюзиям, абсолютизировать ее значение, что, на наш взгляд, начинает происходить в последнее время в научной, экспертной и политической сферах. Необходимо видеть и ее «ловушки», и неоднозначные аспекты. На этом следует остановиться.

Иллюзии и «ловушки» цифровой экономики

Есть опасность того, что «цифровая экономика» может войти в проходной ряд столь же модных в свое время названий («информационная экономика», «сетевая экономика», «экономика знаний», «инновационная экономика» и т. п.). Все они породили много шума и иллюзий и, хотя имели под собой реальные основания, тем не менее слишком односторонне и конъюнктурно выражали происходившие изменения. В последние два десятилетия возник своего рода понятийный зуд, когда все устремлялись к новой дефиниции, считая ее истинным выражением «новой экономики», при этом толком не освоив предыдущую. К тому же их анализ часто страдал описанием конкретных процессов без должного обращения к философско-хозяйственному и политэкономическому аспектам. Поэтому заслуживает поддержки стремление представить цифровую экономику через призму «изменения природы производственных или экономических отношений, смены их субъектно-объектной ориентированности» [6, 197]. Термин «цифровая экономика» слишком односторонне характеризует тип экономической системы, характер экономических отношений. Он не вбирает в себя социального и ряда других важных измерений, абсолютизируя один из аспектов или один из этапов развития современной экономики. На более конкретном уровне за цифровой оболочкой системы можно не увидеть глубокую социальную разнородность российского общества, высокую экономическую (в том числе инвестиционную и инновационную) разнородность российских регионов, что создает существенные «цифровые разрывы» и объективно тормозит цифровизацию и общее развитие отечественной экономики. В этом смысле такая насыщенная цифрой, но десоциализированная система в заметной мере начинает отрываться от реальной жизни или слишком односторонне ее выражать. Таким образом, цифровая экономика затушевывает важные сущностные параметры социально-экономической системы.

Существует опасность превращения «цифровой экономики» в очередной броский российский лозунг, призванный продемонстрировать курс на прогрессивное развитие. Ранее уже провозглашались и «Стратегия долгосрочного развития», и «Стратегия инновационного развития», было много завышенных ожиданий от проекта «Сколково» и других подобного рода инициатив. По большому счету, они не смогли оправдать возлагавшихся на них надежд. Как бы не оказалась в этом ряду и «цифровизация» российской экономики.

Имеются сомнения по поводу того, что цифровизация одинаково глубоко затронет все сферы национальной экономики и все звенья общественного воспроизводства. Выделяются определенные сферы (телекоммуникации, банки, образование, жизнь в мегаполисах и ряд других сфер), где данный процесс получает широкое развитие. Для примера назовем недавнее слияние «Яндекс.Такси» и российского подразделения «Uber», в результате чего капитализация «Яндекса» подскочила до 10,2 млрд дол., что лишь в два раза меньше одной из крупнейших российских нефтяных компаний — «Сургутнефтегаза» [10]. В начале августа 2017 г. было заявлено о намерении создать совместное предприятие Сбербанка и «Яндекса» по развитию электронной торговли. По данным уже приводимого выше исследования компании «McKinsey»,на Москву приходится 40% совокупных российских госрасходов на информационные технологии, а на десять развитых регионов — 80% [2]. Говорить о повсеместной и тотальной цифровизации экономической и общественной жизни, пожалуй, не приходится, и дело здесь не только в «островках отсталости», а в большой разнородности («смешанности») современной жизни. Можно предположить, что цифровизация будет скорее всего, сегментированной не приобретет сплошного и тотального характера.

Высокие темпы роста цифровой экономики в мире и в России на начальном этапе не должны переоцениваться. Реальность такова, что в наиболее продвинутыхв данной области странах (США, Китай, Евросоюз) после выхода доли цифровой экономики относительно их ВВП на уровень 8—10% (а это как раз тот уровень, на который стремится выйти к 2025 г. и Россия) темпы ее роста существенно замедлялись. Возможно, здесь проявляется тот же парадокс, который еще в 1987 г. зафиксировал нобелевский лауреат Р. Солоу, удивившийся скромному влиянию набиравшей силу информационной эпохи на производительность труда в экономике в целом. Есть вероятность того, что (как и в предыдущую эпоху распространения компьютеров [1, 130—131]) цифровизация процессов приведет к замедлению роста многофакторной производительности в самой сфере производства цифровых технологий, а это, в свою очередь, замедлит инвестирование в цифровые технологии и в других сферах экономики. Кроме того, возможны снижение роста квалификационного потенциала работников и даже его деградация в условиях превращения работников в «придаток цифры», вытеснения преимущественно среднеквалифицированного (а не низкоквалифицированного) труда, а также наличия объективных преград тотального замещения работников цифровыми технологиями. Велика также вероятность технологических сбоев и техногенных катастроф, информационно-цифровых манипуляций, что приведет к дополнительным издержкам. Таким образом, пока рано восхищаться «неуклонным ростом» цифровой экономики и наступлением «золотого века» роста производительности факторов производства, и приведенные выше данные о замедлении доли цифровой экономики в ВВП развитых стран служат определенным основанием для такого вывода. Будем надеяться, что «угар» цифровизации не приведет к выводу о наступлении бескризисной экономики, который уже звучал весьма громко на предыдущих этапах крупных технологических изменений и каждый раз не подтверждался впоследствии.

Существует опасность фетишизации «цифры». Цифровая оболочка начинает отрываться от реальных процессов и жить своей жизнью, тем самым явив «ирреальность, которая уже замещает собою реальность, ее поглощает, подгоняет под себя… она же и квазиреальность, и антиреальность, и постреальность» [5, 30—31]. Расширяя степень виртуализации процессов в экономике, цифровая экономика способна внести свой вклад в расширение спекулятивных операций и всякого рода «цифровых пузырей» и мошеннических операций (тем более что это уже наблюдалось на более ранней стадии распространения информационных технологий и ярко проявилось в период мирового экономического кризиса конца первого десятилетия нового века). Она способна также затмить базовые технико-технологические процессы, научно-технические инновации, не вписывающиеся прямо в цифровое направление, и тем самым сузить пространство развития и пространство экономических отношений.

Опасна абсолютизация цифрового направления и в сфере управления. Так, было бы ошибочно свести к цифровизации содержание промышленной политики. Это лишь один ее аспект. Базовыми целями такой политики служат структурная перестройка экономики и повышение ее технологического уровня, обеспечивающие новое качество воспроизводства. Более того, переход к цифровой экономике должен увязываться также с социальной политикой, а более широко — с усилением социальной ориентации экономики России, с необходимыми институциональными изменениями, снижающими глубокие социальные деформации и повышающими роль институтов развития. Необходимы также и адекватная макроэкономическая политика, ставящая во главу угла не пассивное обеспечение стабильности, а подлинное развитие национальной экономики; и формирование соответствующей микроэкономической среды. Другими словами, нужны изменения и способа социального присвоения, и способа экономической координации. Относительно последнего стоит отметить, что цифровизация, с одной стороны, создает возможности большей народнохозяйственной координации и макроэкономического регулирования, а с другой — нуждается в гибкости и мобильности принятия решений. Следовательно, нужна оптимизация соотношения госрегулирования и рынка, государства и частного бизнеса с учетом специфики национальной экономики.

Следует включать во внимание и взаимосвязь цифровизации и проблем безопасности. С одной стороны, использование цифровых технологий создает благоприятные информационные возможности повышения безопасности на разных уровнях. Но, с другой стороны, масштабная цифровизация содержит в себе и угрозы безопасности — как на уровне граждан, фирм, сферы финансовых и прочих услуг (имея в виду, в частности, возможности цифровых махинаций и манипулирования), так и на национальном уровне (в части подрыва экономической безопасности страны, а в особой степени — информационной и военно-промышленной безопасности). Бездумное вхождение в мировую цифровую экономику, включение в мировые цифровые цепочки, создаст особые возможности для стран, более продвинувшихся в цифровом направлении, и сделает объектом манипулирования менее развитые страны, включая Россию. Особенно остро стоит проблема кибербезопасности [4]. Россия обязана сохранить суверенность экономики, общественно-политической жизни и национального развития, тем более исходя из существующих ныне геополитических сложностей. Имеется и внешнеэкономическая опасность, связанная с выросшими возможностями вывоза капитала за рубеж. Так, по имеющимся данным [11], ряд ведущих российских IT-компаний (в их числе компания «Яндекс», сеть «ВКонтакте») создали в США зарубежные юридические лица, через которые большую часть своего бизнеса ведут за границей, уходя из-под национального контроля, выигрывая в налогах и получая другие выгоды.

Нельзя не видеть и того, что развитие цифровой экономики (несмотря на расширение технических возможностей цифровой вовлеченности населения) способно обострить социальные противоречия, что находит свое выражение в следующих формах: высвобождение из экономической деятельности широкой массы работников, снижение степени социальной защищенности вследствие расширения автономности участников сетевой экономики, усиление цифрового, а вслед за ним — и социального неравенства, превращение социально-экономических субъектов в «цифровых винтиков» системы. Увеличивается вероятность информационного диктата — в частности, при сборе генетической информации, касающейся работников или потребителей, тем более в условиях возможной «чипизации» населения, объясняемой цифровыми удобствами.

Таким образом, следует видеть двойственность цифровизации: с одной стороны, она связана с новой промышленной революцией, с новой индустриализацией, с новыми возможностями повышения конкурентоспособности как отдельных хозяйственных субъектов, так и национальной экономики в целом; с другой стороны, содержит в себе «ловушки», иллюзии и ряд негативных последствий. Указанную противоречивость необходимо иметь в виду при обосновании концептуальных подходов и конкретных мер по развитию цифровой экономики в современной России, избегая тем самым односторонних выводов.

Литература

1. Антипина О.Н. Информационная экономика: современные технологии и ценообразование. М.: Теис, 2009.
2. Digital/McKinsey, 2017.
3. Кульков В.О позиционировании новой индустриализации // Экономист. 2014. №10.
4. Кульков В.М, Теняков И.М. Влияние информационной революции на безопасность, экономику и политику // США и Канада: экономика, политика, культура. 2015. №1.
5. Осипов Ю.М. Восхождение. Четверть века в походе за истиной. М.: Теис, 2015.
6. Шваб К. Четвертая промышленная революция / Пер. с анг. М.: Эксмо, 2016.
7. Юдина Т.Н., Тушканов И.М. Цифровая экономика сквозь призму философии хозяйства и политической экономии // Философия хозяйства. 2017. №1.
8. http://www.kp.ru/daily/26172.7/3060379/.
9. http://www.comnews.ru/content/107558.
10. http://www.comnews.ru/node/108841.
11. http://www.rosbalt.ru/blogs/2017/07/20.
12. http://news.mail.ru/politics/30544790/.

References

1. Antipina O.N. Informatsionnaya ekonomika: sovremennye tekhnologii i tsenoobrazovanie. M.: Teis, 2009.
3. Kul'kov V. O pozitsionirovanii novoi industrializatsii // Ekonomist. 2014. №
4. Kul'kov V.M, Tenyakov I.M. Vliyanie informatsionnoi revolyutsii na bezopasnost', ekonomiku i politiku // SShA i Kanada: ekonomika, politika, kul'tura. 2015. №
5. Osipov Yu.M.
6. Shvab K. Chetvertaya promyshlennaya revolyutsiya. Per. s ang. M.: Eksmo, 2016.
7. Yudina T.N., Tushkanov I.M. Tsifrovaya ekonomika skvoz' prizmu filosofii khozyaistva i politicheskoi ekonomii // Filosofiya khozyaistva. 2017. № 1.

Статья опубликована в "ФХ" №6 2017