Аннотация. Р. Талер, автор теории новой поведенческой экономики, считает, что макроэкономика находится среди экономических концепций, которую поведенческий подход коснулся меньше всего. Цель данного исследования — рассмотреть возможности применения поведенческого подхода в условиях пандемии COVID-19 на уровне макроэкономики через использование такого инструмента, как либертарианский патернализм или подталкивание. Для достижения цели исследования в статье рассмотрены либертарианский патернализм и меры подталкивания, отличия либертарианского патернализма от других, ранее известных и используемых инструментов макроэкономического влияния и предложены возможные меры для преодоления опасностей и угроз экономики пандемии. Сделан вывод, что контекст экономики пандемии подталкивает государства к обустройству пространства жизни людей по новым правилам и стандартам, гарантирующим охрану и защиту здоровья населения в условиях современной урбанистической концентрации и мобильности.

Ключевые слова: новая поведенческая экономика, «наджизм», характеристика подталкивателей, теории экономики пандемии, внемедицинское влияние.

Abstract. R. Thaler, the author of the theory of the new behavioral economics, believes that macroeconomics is among the economic concepts that the behavioral approach has touched the least. The purpose of this study is to consider the possibilities of applying a behavioral approach in the context of the COVID-19 pandemic at the macroeconomic level through the use of such a tool as libertarian paternalism or nudge. To achieve the goal of the study, the article discusses libertarian paternalism and push measures, the differences between libertarian paternalism and other previously known and used tools of macroeconomic influence, and suggests possible measures to overcome the dangers and threats of the pandemic economy. It is concluded that the context of the pandemic economy is pushing states to arrange the living space of people according to new rules and standards that guarantee the protection and protection of public health in the conditions of modern urban concentration and mobility.

Keywords: new behavioral economics, «nudge», characterization of pushers, theories of pandemic economics, non-medical influence.

УДК: 330

ББК: 65.01

Еще в начале XXI в. распространение поведенческой науки в экономических исследованиях получило название поведенческого (психологического) империализма [7, 973], подобно экономическому империализму институциональной экономики, пик распространения которой имел место на пару десятилетий раньше [17]. Поведенческая экономика как современная версия экономической науки в настоящее время проходит период накопления кейсов прикладных решений. Правительства ряда современных стран были серьезно настроены в отношении использования поведенческой науки для повышения эффективности своей работы. Например, в 2014 г. 136 стран внедрили методику поведенческой науки в некоторые аспекты государственной политики, а правительства 51 страны «целенаправленно разработали меры политики на основе рекомендаций поведенческих наук» [11, 339, 340, 350].

В последние годы нет более реалистичного и беспрецедентно сильного натиска на развитие современного общества, чем пандемия COVID-19. Пандемия не обходит ни одну страну или экономику и в равной мере жестко влияет на всех, не оставляя возможностей народам и странам на собственный путь ее преодоления. За время пандемии COVID-19 в рамках современной версии экономической науки сложился отдельный блок «Pandemic economics», или экономические теории пандемии [18].

Данное исследования продолжает ранее начатые нами совместно с коллегами изучение мер либертарианского патернализма в политике образования и гендерных отношений [16; 14]. Цель работы — рассмотреть возможности применения поведенческого подхода в макроэкономике, а тестом на проверку продуктивности поведенческой экономики будут возможные рекомендации по преодолению пандемии.

Р. Талер — автор новой поведенческой экономики — завершил книгу «Новая поведенческая экономика» (2015) пожеланиями к ее распространению в прикладных направлениях использования. Речь идет, прежде всего, о таких сферах как макроэкономика, предпринимательство, сфера образования [11, 354, 356, 358]. Чем меньше неправильных решений принимают люди, тем меньше проблем у государства по их исправлению.

Отечественные экономисты не обходят вниманием новую поведенческую экономику, но в основном оттачивают на ней навыки методологической рефлексии. Одни обосновывают ее появление новыми подходами в психологии и нейробиологии [4], другие сосредоточены на необходимости изменений методологических императивов в более широком контексте, чем методологический индивидуализм [2; 9], третьи отказывают ей в оригинальности вообще [8], а положение о либертарианском патернализме чаще всего
[1; 3; 19] подвергается критике.

Поддавшись соблазну методологической рефлексии, сделаем некоторые методологические уточнения, а конкретно — обратим внимание на разделение «старой» и «новой» версий поведенческой экономики [15] во избежание излишних теоретических разночтений и критики.

В теории Р. Талера проблема поведения экономических субъектов актуализирована ошибочностью предсказания или выбора поведенческого решения реальными людьми, которые не делают его согласно логике гипотезы рационального поведения. Причина ошибок видится в том, что модели рационального поведения (неоклассическая теория) и ограниченно рационального поведения (новая институциональная теория) не учитывают многообразие внешних обстоятельств, которые не позволяют индивидам действовать по модели заранее предсказуемого выбора. В противовес теориям с заданной моделью поведения новая поведенческая экономика исходит из того, что поведение реального экономического субъекта априори не предсказуемо или иррационально. Предсказуемость поведения, а точнее повышения степени предсказуемости выбора, есть цель теории новой поведенческой экономики, а не ее предпосылка. То обстоятельство, что данная теория не использует заранее заданной модели поведения, составляет ее принципиальное отличие от ранее известных поведенческих теорий, условно называемых «старой поведенческой экономикой», где результат предписывается моделью поведения.

Р. Талер строит свою теорию на наблюдениях и экспериментах за поведением экономических субъектов, а не на гипотезах о моделях поведения. Гипотезой здесь является утверждение, что предсказуемость поведения определяется контекстом, в котором совершается действие. Концептуализация контекста представлена рядом новых понятий: «архитектура выбора», «фрейминг» и «подталкивание» [12, 21, 43, 80].

Как писал Г. Саймон, прежде, чем разрабатывать принципы, наука должна обладать понятиями, которые позволяют описать исследуемые ситуации в терминах, относящихся к теории [10, 178]. Чтобы быть научными, их значение должно соответствовать эмпирически наблюдаемым фактам и ситуациям.

«Архитектура выбора» — это контекст, в котором человек принимает определенное решение. (Неоклассика, как известно, выстраивала модели поведения, игнорируя контекст, а новая институциональная теория сводила его к трансакционным издержкам.)

«Фрейминг» — это формулировка решения. Из трех видов социального влияния: информация, давление коллектива и фрейминг — Р. Талер акцентирует внимание на фреймах, под которыми понимает представление о реальности, запомнившееся из прошлого, или инерцию, детали которой могут меняться в зависимости о текущей ситуации.

Использование фрейминга в принятии решений, позволяющего предсказуемо влиять на выбор, не запрещая ничего и не требуя явного изменения своих экономических привычек, было названо «подталкиванием», «наджем» (от англ. «nudge» — подталкивать). В широком смысле любой фактор, изменяющий поведение людей, будет играть роль подталкивания. В практике подталкивания используется принцип ненавязчивости, отсюда название «либертарианский патернализм»: где «патернализм» — попытка помочь людям достичь своих собственных целей, а «либертарианский» означает, что оказываемая помощь не ограничивает или не настаивает на конкретном выборе [11, 331].

Первой в списке пожеланий к использованию поведенческого подхода Р. Талер назвал макроэкономику, объяснив это тем, что макроэкономика практически не испытывает в настоящее время влияния поведенческих методов, в то время как макроэкономическое воздействие (через монетарную и налоговую политику) имеет значение для индивидов или населения. (Попытки использовать поведенческие методы в макроэкономике были предприняты Дж.М. Кейнсом, но не были должным образом развиты [11, 354], потому что в его время было мало возможностей строить опровержимые прогнозы, трудно собрать актуальные эмпирические данные и проводить рандомизированные испытания.)

Инструменты либертарианского патернализма, или подталкиватели, не представляют собой нечто новое и ранее неизвестное. Это просто инструменты, существовавшие задолго до того, как им придумали такое название в поведенческой экономике. Как и любые инструменты, подталкиватели не являются универсальным средством, и их использование не отменяет применения других, таких как правила и предписания. Более того, в роли подталкивателей могут выступать предположительно малозначимые — с точки зрения макроэкономики — факты. Поэтому области применения либертарианского патернализма в макроэкономическом регулировании предлагается искать через высвечивание определенных тонкостей решаемых задач, которые позволяют сделать работу правительства более результативной. Подталкивание предпринимается для того, чтобы оградить человека от ожидаемых ошибок и уменьшить число решений, которые впоследствии сами люди признают ошибочными.

Для этого подталкиватели должны быть:

• проверенными решениями (золотая методология проверки — рандомизированние);
• понятными и этически правдивыми для пользователя;
• несложными в применении, не иметь барьеров и каких-либо затруднений у людей, решивших ими воспользоваться;
• добровольными и ненавязчивыми, без какого-либо принуждения и противопоставления;
• адресованными целевой аудитории, которая согласна с тем, что перемены будут полезны для них в случае применения подталкивателей (важно не преувеличивать ожиданий относительно размера получаемого результата [11, 347]).

Чем выше уровень регулирования, т. е. статус субъекта (корпорация или государство), который осуществляет выбор средств, тем выше риски принять ошибочное решение. Подталкивание здесь наиболее релевантно.

Указание на риски недобросовестности представляет один из аргументов критики теории подталкивания и ограниченности ее применения. Бизнес и политики с дурными намерениями могут использовать разработки поведенческих наук в целях личной выгоды, наживаясь за счет тех, кого они подталкивают к определенным решениям, приводящим к негативным результатам для благосостояния населения [3].

Другая часть критиков политики подталкивания отмечает, что «ограждение человека от необходимости оценивать сложившуюся экономическую ситуацию и уровень рисков, сопровождающих принятие решения, ведет к частичной потере способности диагностировать и оценивать значение рисков <…> у человека возникает иллюзия ответственности государства за последствия экономических решений, принимаемых самим человеком, утрачивается осмотрительность в экономическом поведении потребителя» [5, 274].

Возразить и той, и другой части критиков можно тем, что всякие инструменты утилитарны и ограничены и что нет универсальных инструментов и тестов точных проверок, а склонность к оппортунизму неискоренима полностью. Но политика подталкивания сохраняет возможность не выполнять и не участвовать в тех или иных решениях, если, с точки зрения индивида, они представляются неэффективными, противоречащими его интересам. Важно, чтобы непринятие стимулов к подталкиванию не привело к ухудшению положения индивида. Он лишает себя потенциальных преимуществ, но не ухудшает своего существующего состояния. Результаты политики подталкивания могут служить индикатором мудрости населения и прозорливости разработчиков предлагаемых мер. В таком случае ответственность за принятое решение лежит как на тех, кто его предлагает, так и на тех, кто его принимает.

К рискам политики подталкивания, когда речь идет о макроэкономическом влиянии, можно отнести незапланированное взаимовлияние инструментов друг на друга, которое не принималось в расчет при их введении, но в реальности стало подталкивателем к ухудшению положения дел.

Красноречивым примером риска опосредованного влияния, давшего негативное подталкивание, может служить опыт пенсионных реформ в современной России. Принимаемые меры оказались подталкивателями не к улучшению пенсионного обеспечению, а к росту теневой экономики, потому как не имели внятного обоснования и проверки, а основная масса пенсионеров была не согласна ни с повышением пенсионного возраста, ни методами индексации.

Еще одним примером может быть Программа развития школьного туризма, принятая нынешним правительством РФ. Развитие школьного туризма предполагает субсидирование финансовых средств на путешествия школьников, но такая программа, принимаемая в разгар незатухающей пандемии, становятся средством распространения заражения — COVID-19 и подрыва здоровья не только школьников, но тех, кто с ними контактирует. Надежда только на здравомыслие родителей, которые будут беречь своих детей и не отправят их в путешествия в столь опасных условиях. Возможно, что правительство таким образом решило поддержать туристический бизнес и театральную сферу, но скорейшее прекращение пандемии и сохранение здоровья людей — это более важно, чем поддержка туристического бизнеса, последний можно поддержать и без роста рисков распространения пандемии.

Как отмечают эксперты, макроэкономические последствия пандемии COVID-19 превышают последствия рецессии мирового финансового кризиса 2008—2009 гг. [18, 269]. Изучение такого влияния стало стимулом новых исследований, и к настоящему времени уже можно говорить о новой области — экономической теории пандемии («Pandemic Economics»).

Экономика пандемии не сводима ни экономике войны, ни к мобилизационной экономике, в которых отчетливо ясна социальная причина события, приостанавливающего обычную жизнь, и очевидны меры по ее преодолению. Но пандемии не являются исключительно современным явлением. Литература, посвященная этому явлению, представляет широкий спектр практик и показывает, что в причинах пандемии до ХХ в. лежал медицинский (био-физиологический) фактор, который можно было блокировать краткосрочными мерами снижения мобильности и тесноты общения: ношение масок, отмена мероприятий, физическое дистанцирование, запрет на поездки, встречи и пр.

Но уже в ХХ в., когда начался бурный рост индустриализации, люди стали большими массами двигаться из села в город, эпидемия гриппа, например, в США в 1918 г. разразилась на фоне других массовых заболеваний, которые передаются от человека к человеку в результате продолжительного прямого взаимодействия. В таких условиях потребовались не только кратковременные, но и постоянно действующие меры и стандарты общежития. Государство было вынуждено создавать систему здравоохранения. Потребовались правила гигиены и санитарии, которые стали регулировать взаимодействия людей в условиях роста общежития, мобильности, растущей плотности контактов общения. Становящееся промышленно-урбанизированным государство потребовало соответствующей реакции со стороны государственного управления — формировать новые функции и программы. Рост населения в городах рождал необходимость организации общественных парков и развлечений, общественных работ, систем общественного здравоохранения и общественной безопасности [6, 18—19]. Таким образом, неблагополучный контекст бытовой жизни населения, вызванный ростом индустриализации, подтолкнул государство к развитию здравоохранения.

Наступление пандемии COVID-19 обусловлено двумя группами причин: социальной и био-физиологической, или медицинской. Социальная причина — это чрезмерно высокая и плотная контактная мобильность населения. Если вначале ХХ в. мобильность была следствием индустриализации, люди двигались из села в город за работой, то современная мобильность представлялась ценностью самой по себе и целенаправленно стимулировалась. Мобильность рассматривалась как достижение современной цивилизации, стирающей грани национальной идентичности. Она была, в частности, одним из критериев успешности в оценке деятельности образовательных организаций. Санитарные нормы общежития не только не совершенствовались, а просто не принимались во внимание: уплотнялось все, что можно — рассадка в театрах и на стадионах, в самолетах и поездах, росло количество детей в классе и группах детского сада, количество мест в ресторанах, кухонь на фудкортах, число участников мероприятий, плотность городских застроек, повышалась высотность домов и росли скорости перемещений в самолетах, поездах, автомобилях. Массовость и мобильность в урбанизированной среде росла быстрее, чем затраты государства на сохранение здоровья населения в этих условиях. Грубо говоря, угрозы здоровью эволюционировали от насекомых к бактериям и вирусам.

На фоне сложного контактного взаимодействия, когда практически все смешалось, сформировалась новая био-физиологическая среда, приведшая к появлению таких форм коронавируса, которые обладают беспрецедентными свойствами устойчивости к распространению и заражению. Медицинское объяснение появления коронавируса и разработка средств противодействия ему или лечения представляют собой фундаментальную научную проблему, но социальная причина видится очевидной. Длительность течения пандемии подталкивает к тому, что социальные нормы частоты и плотности контактного взаимодействия следует менять, потому как прежняя жизнь уже не восстановится [13], новая нормальность — это не фраза, а следствие форм жизни, господствовавших до пандемии.

Для государства пандемия является той «невидимой рукой», которая подталкивает, но не принуждает правительства стран принимать внятные внемедицинские меры, тратить деньги на новые формы общежития. Как только пандемия стала реальной угрозой, правительства стали пользоваться краткосрочными инструментами по предотвращению, управлению или смягчению ее воздействия. С начала 2020 г. разные виды блокировок, вплоть до национальных, стали атрибутом социального ландшафта, а когда они перестали помогать, началось принуждение к вакцинации, воздействие которой полностью не изучено и эффективность окончательно не доказана. Непонятна даже природа вируса и причины его мутаций, вызывающих все новые волны пандемии. К тому же обширные блокировки и закрытия чрезвычайно дорогостоящи для государства и губительны для бизнеса, благосостояния и здоровья населения.

Средствами преодоления пандемии должны стать инструменты длительного действия, ведущие к тотальной перестройке экономического пространства через разработку новых принципов здравоохранения и вообще новых стандартов общежития, санитарии гигиены. Новая система здравоохранения позволила бы возобновить обычную экономическую деятельность, но в новых правилах социального дистанцирования.

Вера в то, что все можно поправить медицинскими средствами и вернуться к прежней жизни, приводит к принуждению к вакцинации и лишает общество объективной информации о процессе распространения инфекции, числе заболевших вторично после вакцинации, истинных причинах смертности, а также искажению информации об экономике (о теневом и легальном бизнесе, о реальной рабочей силе и формах занятости и пр.).

За два года пандемии уже можно было бы переоборудовать площадки зрелищных помещений, пересмотреть стандарты наполняемости классов и аудиторий, салонов в сфере услуг, произвести и запустить дополнительные единицы транспортных средств и пр. Это не только бы гарантировало восстановление обычной жизни, но создало бы безопасные условия для будущего, а также создавало бы новые рабочие места и, соответственно, доходы.

Завершая рассуждение о политике подталкивания, не следует делать вывод о том, что государству надо вовсе отказываться от институциональных методов регулирования. Механизмы подталкивания релевантны в тех условиях и ситуациях, когда высока степень неопределенности (как внешней, так и внутренней). Желание быстрее понизить степень неопределенности жесткими мерами давления приводит к еще большей неопределенности. Политика подталкивания, или либеральный патернализм, означает, что она стимулирует, а не принуждает человека сделать выбор, полезный самому человеку.

Литература

1. Белянин А.В. Ричард Талер и поведенческая экономика: от лабораторных экспериментов к практике подталкивания (Нобелевская премия по экономике 2017 года) // Вопросы экономики. 2018. № 1. С. 5—25.
2. Бирюков В.В. Нормативно-культурологический поворот и смена парадигмы развития экономической науки // Философия хозяйства. 2018. № 2 (116). С. 66—77.
3. Воронов Ю.П. Управление через манипулирование (о Нобелевской премии по экономике 2017 г.) // ЭКО. 2018. № 1 (523). С. 53—67.
4. Данилкина Д.С. Нейроэкономика: новый междисциплинарный подход к исследованию экономического поведения // Философия хозяйства. 2019. № 3 (123). С. 188—199.
5. Зотова Е.С., Сухина Т.С. Новейший технологизм: человек и социум, экономика и менеджмент (дискуссия в Варшавском университете) // Философия хозяйства. 2019. № 3 (123) С. 267—280.
6. Классики теории государственного управления: американская школа / Под ред. Дж. Шафритца, А. Хайда. М.: Изд-во МГУ, 2003.
7. Раай Ф.В. Экономика и психология // Панорама экономической мысли конца ХХ столетия / Под ред. Д. Гринэуэя, М. Блини, И. Стюарта. Т. 2. СПб.: Экономическая школа, 2002. С. 973—990.
8. Рубинштейн А.Я. Почему одни теории не получают признания, а другие имеют успех: «Мериторный патернализм» Р. Масгрейва и «Либертарианский патернализм» Р. Талера // Экономический журнал ВШЭ. 2019. Т. 23. № 3. С. 345—
9. Рудакова И.Е. Поведенческая экономика — новая мода или новая парадигма? // Философия хозяйства. 2018. № 6 (120). С. 69—80.
10. Саймон Г. Поговорки управления // Классики теории государственного управления: американская школа / Под ред. Дж. Шафритца, А. Хайда. М.: Изд-во МГУ, 2003. С. 166—185.
11. Талер Р. Новая поведенческая экономика: почему люди нарушают правила традиционной экономики и как на этом заработать / Пер. с англ. А. Прохоровой. М.: Эксмо, 2018.
12. Талер Р., Станстейн К. Nudge. Архитектура выбора. Как улучшить наши решения о здоровье, благосостоянии и счастье. М.: Манн, Иванов и Фербер, 2017.
13. Шапиро Н.А. Основания для восстановительного роста бизнеса после пандемии COVID-19 // Научный журнал НИУ ИТМО. Сер. Экономика и экологический менеджмент. 2020. № 2. С. 58—64.
14. Шапиро Н.А., Курганская М.Ю. Гендерные отношения на рынке труда и в домашнем хозяйстве: разворот от неравенства к балансу // Российский разворот: монография по итогам всероссийской научно-практической конференции / Под ред. Ю.М. Осипова, В.В. Смагиной, Т.С. Сухиной и др. М.; Тамбов: Издательский дом «Державинский», 2020. С. 235—246.
15. Шапиро Н.А., Курганская М.Ю. Сравнительный анализ фреймов институциональной и поведенческой экономики: выводы для практики // Вестник Тверского государственного университета. Сер. Экономика и управление. 2021.№1. С. 168—177.
16. Шапиро Н.А., Курганская М.Ю., Алешин В.Д. Политика «Nudge» новой поведенческой экономики и ее применение в сфере образования // Менеджмент XXI века: социально-экономическая трансформация в условиях неопределенности.Сборник научных статей по материалам XVIII Международной научно-практической конференции. СПб., 2020. С. 179—183.
17. Becker G.S. Economic Analysis and Human Behavior // Advances in Behavioral Sciences: Vol. l / Ed. by L. Green and J.
18. GalianiS. Pandemic Economics // Journal of Economic Behavior & Organization. 2021. July 7. P. 269—275.
19. Kapeliushnikov R. Behavioral economics and the «new» paternalism // Russian Journal of Economics. 2015. Т. 1. P. 81—
20. Simon H.A. A Behavioral Model of Rational Choice // Quarterly Journal of Economics. 1955. Vol. 69. No. 1. Р. 99—118.

*Пример ссылки при цитировании материалов журнала: Шапиро Н.А. Либертарианский патернализм и поведение государства в условиях пандемии COVID-19 // Философия хозяйства. 2022. № 2. С. 80—92.