wrapper

Telegr

Аннотация. Развитие философии зависит от институционального окружения, в том числе от специфических неформальных институтов культуры в виде ценностей, распространенных в обществе, и моделей поведения, формирующихся в соответствии с этими ценностями. Предположительно, философия эффективнее развивается в тех обществах, где наиболее развиты ценности индивидуализма. Причиной может являться связь между индивидуализмом и формированием той специфичной ценности, которая является основой для генезиса института философии. Данная ценность фиксируется знаменитой древнегреческой максимой «Познай самого себя». В статье рассматриваются примеры влияние ценности «я сам» на формирование философских концептов. Статья носит метафилософский характер.

Ключевые слова: метафилософия, ценности, институт, культура.

Abstract. The development of philosophy depends on the institutional environment, including specific informal cultural institutions in the form of values common in society, and behavioral patterns formed in accordance with these values. Presumably, philosophy develops more effectively in those societies where the values of individualism are most developed. The reason may be the connection between individualism and the formation of that specific value, which is the basis for the genesis of the institute of philosophy. This value is fixed by the famous ancient Greek maxim «Know thyself». The article deals with examples of the influence of the value of «self» on philosophical concepts. The article is metaphilosophical in nature.

Keywords: metaphilosophy, values, institution, culture.

УДК 101.1

ББК 87.53

Специфическая сверхценность

Та философия, которую мы знаем, началась с появления особой сверхценности. Эта сверхценность не является универсальной для всего человечества, поэтому философия приживается не на любой почве. Там, где она прижилась, люди начинают тратить огромные усилия на то, чтобы стать обладателями этой сверхценности. Именно этот путь поиска определяет развитие цивилизации: философия — это фундаментальный институт западной цивилизации и самый масштабный проект в истории человечества. Ничего более масштабного мы пока не начинали и, возможно, уже не начнем.

Знаменитая надпись на стене дельфийского оракула «Познай самого себя» фиксирует появление той сверхценности, которая становится основанием философии. Философия возникает как специфическая технология себя — задача субъекта открыть в себе истину о себе [11]. Субъект и становится сверхценностью. Сначала этот поиск принимает форму заботы о себе: ты должен заботиться о своей семье, своем государстве (полисе), о своем имуществе, но самое главное — ты должен научиться заботиться о самом себе[1]. Заботиться о себе — значит обнаружить скрытую в себе истину. Возможно, тот, кто написал эту фразу на древней стене, имел в виду совершенно другое [13, 37], но тот, кто ее прочитал, таким образом, и начал самый масштабный проект в истории человечества. Самое главное — обнаружить основания своего существования. Это и есть начало философии.

Путник, заблудившийся в лесу

Поиск сверхценности предполагает очищение пространства поиска от любого вида иллюзий — нужно «отбросить зыбучие наносы» для того, чтобы избавиться от заблуждений, которые мешают получить желаемое. С самого начала своего существования философия шла бок о бок со симулятивными практиками, которые развивались под вывеской философии, но не имели к ней никакого отношения. Иногда философия исчезала вовсе на столетия, а ее место занимали различные формы идеологии, суггестивных практик, мифа, этических концепций или того, что можно назвать литературным суррогатом философии. От всего этого нужно было отказаться. Тому, кто узнал о существовании сверхценности, приходилось «считать ложным почти все».

Также пришлось создать методологию поиска. И главным пунктом философ выбирает: «Никогда не принимать за истинное ничего, что я не признал бы таковым с очевидностью, т. е. тщательно избегать поспешности и включать в свои суждения только то, что представляется моему уму столь ясно и отчетливо, что никоим образом не сможет дать повод к сомнению» [1, 260]. Принцип абсолютной объективности в разговоре с самим собой становится методологическим основанием философии как специфической технологии себя. Философия — это способность смотреть в зеркало и видеть в отражении вещь. Это требование абсолютной объективности.

То, в чем невозможно усомниться, должно стать основанием философии. В чем сомневаться сложнее всего? В собственном существовании: «Я мыслю, следовательно, существую». С этого открытия начинается современная философия.

Философия отличается от религии тем, что она не дарит сверхценность, а лишь указывает на нее. Человек должен сам ее получить. То, что действительно ценно, стоит дорого. А за сверхценность нужно заплатить самую высокую цену. Человеку игриво указали на то, что существует нечто, обладающее абсолютной ценностью, но забыли сказать, что поиск удовольствия не принесет. Философия не терпит иллюзий. Потому что к сверхценности ведет прямой путь. Философа сравнили с путником, заблудившимся в лесу. Что должен делать путник? Он должен выбрать какое-то одно направление и следовать ему, не сворачивая — куда-нибудь да выйдешь.

Они послушались и пошли из леса в поисках своих оснований. Лучше бы они остались в лесу.

Куда приводит поиск своих оснований?

То, что действительно ценно, стоит дорого. А за сверхценность нужно заплатить самую высокую цену. Поиск своих оснований ведет через мрачные пустыни, к крутым перевалам, бесплодным скалам — путник оказывается в самом отчаянном положении среди глубокого мрака, его гнетет глубочайшая меланхолия[2]. Какова причина этой глубочайшей философской меланхолии?

Очевидность моего существования является началом пути к обретению сверхценности. Начало пути не совпадает с его концом. Существование здесь и сейчас не может быть той сверхценностью, которую ищет философия. Человек подходит к зеркалу и видит в отражении вещь. Затем он отходит от зеркала и возвращается к нему вновь через какое-то время — и снова смотрит в глаза отражающейся в зеркале вещи. Сколько бы раз он ни подходил к зеркалу — в отражении каждый раз новая вещь. Но что стало с той вещью, которую он видел в прошлый раз? И что станет с вещью, которую он видит сейчас? Эти вещи в зеркале не могут быть сверхценностью все сразу. Это абсурд. Сверхценность должна быть одна. На то она и сверхценность. Человек сделал открытие, загнавшее его на бесплодную скалу: то, что он называет собой — это всего лишь пучок перцепций, и никакой субстанциональной субъективности не существует. Человек — это лишь «последовательность восприятий, которая и составляет наше я, или нашу личность <…> суть не что иное, как связка или пучок различных восприятий, следующих друг за другом с непостижимой быстротой и находящихся в постоянном течении» [17, 298]. Я мыслю, следовательно, существую. Допустим. Но что такое «я»? Каждый раз новая вещь отражается в зеркале. Но как же «я»? Неужели тот, кто сделал ту самую надпись в Дельфах, был настолько недальновиден, что не понимал: прислушавшихся к его призыву может ждать в конце пути не просто разочарование от оказавшихся бессмысленными поисков, но ужас собственного фрагментарного преходящего существования? И становится понятно, что тот, кто предложил выйти из леса, сильно заблуждался: познать сознание намного сложнее, чем познать тело[3].

Каждый раз, когда он подходит к зеркалу и смотрит в глаза отражающейся в нем вещи, то видит разные вещи. Какая между ними связь, кроме нашей привычки эту связь находить? Сверхценность должна быть субстанцией. Чем-то неделимым. Разорванное во времени на куски восприятие не может быть сверхценностью. Сверхценность — это же не каждый раз новая вещь, но субстанциональная субъективность.

Пучок перцепций, который смотрит в глаза отражающейся в зеркале вещи, чувствует ужас и смущение — он окружен глубоким мраком. Цена слишком высока — он не был готов заплатить такую цену. Если бы ему назвали цену, то он бы остался в лесу. Поэтому он убегает от зеркала и пытается вернуться в то состояние, когда он еще не знал ни о какой сверхценности — он возвращается в природу с ее стандартным биологическим счастьем: «…если разум не в состоянии рассеять эту мглу, то для данной цели оказывается достаточной сама природа, которая исцеляет меня от этой философской меланхолии, от этого бреда, или ослабляя описанное настроение, или же развлекая меня с помощью живого впечатления, поражающего мои чувства и заставляющего меркнуть эти химеры. Я обедаю, играю партию в трик-трак, разговариваю и смеюсь со своими друзьями» [17, 313]. Животное хочет счастья. Пучок перцепций тоже хочет быть счастливым. Он решает, что лучше синица в руке, чем журавль в небе: лучше природное удовольствие, чем обретение мифической сверхценности, и вдыхает дурманящие пары биологического существования: «я тем не менее ощущаю в себе такие следы своего прежнего настроения, что чувствую готовность бросить в огонь все свои книги и бумаги и решаю никогда больше не жертвовать удовольствиями жизни ради рассуждений и философии» [17, 314]. Но у него не получается вернуться — тот, кто однажды узнал о сверхценности, не может прекратить ее поиск. Та самая философия — это билет в один конец. Разумеется, лучше этот билет не покупать, а того, кто вам его продает, — оскорбить и ударить.

Стена

Перед субъектом возникла еще одна проблема. Всегда считалось само собой разумеющимся, что сверхценность «я сам» предполагает свободу. По-другому и быть не могло, потому что «я сам» без свободы — это уже «не тот самый я сам». Свобода — это морковка перед мордой осла. Однако оказалось, что свободы в мире не существует. Мир детерминистических реакций подчиняется логике причинно-следственных связей. У каждого события в физическом мире есть физическая причина. Но если это так, то никакой субстанциональной субъективности в виде сверхценности «я сам» не существует: свободы, которую ищут путники, идущие толпой по лесу, нет.

Человек на своем пути наткнулся на стену законов природы, которые лишают его свободного действия. Солнце встает на востоке, дважды два равно четыре, а поведение человека определяется физикой, биологией или социальными отношениями. То есть чем угодно, только не им самим. За этой стеной находится сверхценность — те самые основания свободной субъективности. Но стену преодолеть нельзя. Что делать[4]? Поступить как нормальные непосредственные люди — сделать вид, что ничего не случилось, развернуться и идти обратно? Разумеется, нет, потому что «законов природы прощать нельзя»[5]. Философия, игриво указывая человеку на сверхценность, изымает его из пространства стандартного биологического и социального функционирования — поиск сверхценности становится манией рационального субъекта, которая заставляет человека биться головой об эту стену[6]. Животное, посаженное в клетку, начинает грызть прутья в попытке выбраться; хищник, пойманный в капкан, отгрызает себе лапу; птица, залетевшая в комнату, бьется о стекло — она пытается освободиться; человек, упершись лбом в стену законов природы, начинает искать выход — это рациональное поведение.

Упрямый осел, ведомый болтающейся перед ним морковкой, подошел к стене, которую нельзя обойти. Поэтому он через нее перелетел. Да, в этой сказке ослы летают.

Идея долга

Свобода — в этом все дело. Свобода является неотделимой частью сверхценности «я сам». Без свободы не получается превратить сверхценность в морковку, за которой пойдет философ. Свобода — это то, чего желает наша воля. Но если ряд событий, в том числе тех, началом которых должен быть я сам, является непрерывной цепью природы, то свободы не существует. В мире детерминизма той свободы, которую желает наша воля, нет. Поэтому свободу можно изъять из мира явлений и поместить в мир скрытых от нас ноуменальных сущностей. Наше познание ограничено, а это значит, что есть объекты, скрытые от него. Среди таких объектов может быть и столь желаемая нами свобода[7]. Это красивый ход, позволяющий изъять свободу из пространства физической причинности. Свобода является атрибутом сверхценности «я сам». Усталость от попыток поиска свободы приводила к попыткам изъять ее из рассмотрения и оставить только ценность «я сам». Но и эти попытки заканчивались утверждением свободы[8]. Наша воля не желает получения сверхценности, если там не будет свободы.

Однако остается вопрос актуализации моей свободы — я хочу прикоснуться к ней здесь и сейчас. Мне нужно утвердить мою свободу от влияния чувственно воспринимаемого мира. Субъект смотрит на обезьяну, которая лезет на пальму за бананом, — обезьяна подчинена законам причинности, она — «автомат природы», марионетка, которой управляют законы физического мира. Поэтому субъект не хочет быть как эта обезьяна. Для того, чтобы изъять себя из пространства причинно-следственных связей детерминистического мира, субъект делает еще один красивый ход — он отказывается от потакания свой чувственности, т. е. отказывается от слепой реализации своих биологических желаний. Обезьяна хочет банан и, если может, то берет его. Субъект тоже хочет банан, но если он его возьмет, то окажется в мире обезьяны, т. е. в пространстве, где свобода невозможна. Поэтому он отказывается от своих склонностей, навязанных ему чувственностью[9]. Так появляется одно из самых сильнодействующих лекарств в истории философии — идея долга. Замечательная идея: если тобой управляют твои желания, то ты автомат природы, но, если ты ограничиваешь свои желания, то получаешь свободу. Желания становятся платой за свободу. Следование долгу в виде морального закона — это способ получить свободу. Чувственного счастья следование моральному закону не приносит, но приносит особое интеллектуальное удовольствие, блаженство, которое «по своему происхождению аналогично той самодостаточности, которую можно приписывать только высшей сущности»[10]. Наша воля согласна на такой размен, потому что он актуализирует волю. Ей нравится самодостаточность высшей сущности. Счастье становится малой платой за свободу, долг становится инструментом обретения самодостаточности высшей сущности. Делай свое дело — и ты получишь самодостаточность высшей сущности, которая будет постоянно с тобой, как расплавленная смола[11].

Те детерминированные законами природы пучки перцепций, которых не устроил этот вариант, устало пошли дальше. Их погнала их воля.

Поле боя

Если спросить у человека, что является самой главной ценностью в мире, то что он ответит? Если застать его врасплох, то он тут же может сказать, что главой ценностью является здоровье. Или родина. Или любовь. Или назовет еще какую-нибудь невинную глупость. Но если дать ему достаточно времени на размышление, то он увидит, что ничего из того, что он воспринимал, не подходит на роль абсолютной ценности, потому что преходящее не может быть главной ценностью. Что является абсолютной ценностью? Человек подумает и тихо скажет: «Вечность». А точнее — его существование в вечности. Нашей воле мало существования и свободы. Она желает вечности для своего свободного существования.

Субъект смотрит на вещь в зеркале — и это каждый раз новая вещь. То, что видит субъект в зеркале, — преходящее. Время обесценивает каждый момент настоящего. В том числе то настоящее, которым является человек. Прошлое — вот камень, о который спотыкается воля в поисках оснований своей субъективности[12]. Время превращает жизнь человека в поле боя, по которому раскиданы куски оснований его субъективности[13]. И эти куски нужно собрать воедино — этого требует наша воля. Время, превращающее субъекта в преходящее — это болезнь, от которой нужно лекарство.

И человек выздоровел. Он находит лекарство возле пирамидальной скалы на берегу озера [9, 85]. Если время бесконечно, то бесконечен и я. Я нахожусь в круге вечного возвращения[14]. Время больше не враг мне — оно собирает раскиданные по полю боя куски моей субъективности. Теперь время — это мой дом. И это озеро, и эта скала, и даже эта глубочайшая мысль становится частью вечного возвращения того же самого. Воле нравится вечность. Она принимает это лекарство[15]. Субъект привычно вдыхает пары метафизики, садится на траву возле озера, поднимает голову вверх и смотрит на проплывающие в круге вечного возвращения облака и улыбается: ибо я люблю тебя, о, Вечность!

Философия, показывая сверхценность, превращает сильную обезьяну в слабого человека. Человек идет по дороге, уходящей в даль горизонта. Он проходит к воротам, на которых написано их название — «Мгновение» [10, 154]. Под этими воротами сходятся две дороги, уходящие в бесконечность: одна дорога уходит в бесконечное будущее, а вторая — в бесконечное прошлое. В круге вечного возвращения возвращается и этот момент, и эти ворота. Человек смотрит на свои руки — желает ли он сохранить это мгновение в вечности? Он улыбается — да, желает. И этот момент, и все остальные. Слабый человек получил свое лекарство и стал сверхчеловеком, который со смехом встречает каждое мгновение круга вечного возвращения. Будем честными с собой: вечность — это то, что мы любим. В вечности сверхчеловек нашел свой дом: ибо я люблю тебя, о, Вечность!

Но даже этот величественный дом не понравился тому, кому он достался по наследству.

Самый страшный сон

Однажды субъекту приснился самый страшный сон. Ему приснилось, будто он поднимается по белоснежной мраморной лестнице в небо. На нем была одежда римского легионера, солнце ярко отражалось на металле кирасы, за спиной развивался красный плащ. Он поднимался все выше и выше по лестнице, уходящей в чистое небо — радостная картина, написанная яркими красками. Воздух был свеж, небо было чистое и синее, солнце было яркое, лестница белая, плащ был красным, а кираса бала золотая. Он поднимался, полный сил и радости, все выше и выше. Поднявшись высоко над землей, он вошел в дорический храм. Он прошел его вдоль белоснежных колонн и снова пришел к лестнице, которая вела еще выше в небо. Он снова шел по ней, полный уверенности и тихой радости от своего пути. Вокруг него постепенно темнело — он уже очень высоко поднялся над землей. Вместо синего неба он увидел темный космос и звезды. Он продолжал идти по белой лестнице, а солнце продолжало блестеть на его золотой кирасе. Он поднялся к еще одному дорическому храму и вошел в него. Он шел по мраморному полу мимо колонн, между которыми мерцали звезды. На противоположной стороне он снова нашел лестницу, которая снова вела вверх. Он продолжил свой путь — у него есть путь и есть воля, позволяющая ему идти. Он медленно поднимался среди звезд и планет. Мимо него пролетали кометы, на его кирасе отражались белые карлики, квазары и далекие галактики — космос жил своей жизнью. А он продолжал идти по своей лестнице.

Но в какой-то момент лестница оборвалась. Он стоял посреди темного космоса, и ему некуда было идти. Можно было повернуть назад, но он там уже был. Ему туда не нужно было. Ему нужно было вперед, но этого «вперед» просто не существовало. И к нему пришел ужас. Это был ужас проснувшегося в заколоченном гробу человека. И он проснулся.

Вечное возвращение превращается в ужас перед возвращением того же самого. Самое страшное — это понимание того, что никакого движения в сторону от уже знакомых путей не будет. Вечное возвращение подобного дает бесконечность, но лишает ценности ценность «я сам». Поэтому вечное возвращение того же самого превращается в ад, а не в лекарство от болезни. Человек, испытывающий усталость от перцепции, вовсе не желает повторения того же самого — он желает становления в множественности.

Для того, чтобы исправить положение и достроить дом, нужно добавить к идее вечного возвращения идею различия, возведенную в онтологический принцип. Этот способ позволит избежать «ловушки» бесконечного возвращения того же самого[16]. Если за каждой пещерой находится еще более глубокая пещера, то воля получает желаемое. Бесконечное различие вечного становления — вот подходящее воле лекарство — этот дом воле нравится. Если основания человека находятся в пространстве множественности, то это хороший вариант. При этом существование в становлении — это вовсе не описание мира, но именно что помещение себя[17] в пространство имманентности, т. е. обретение сверхценности. Этот дом, как и любой другой под знаком философии, строится для себя. Красивый дом c мраморными колоннами, но и он не всем понравился.

Проект человека

Человек находится в поисках своего определения. Он хочет знать, кто он и какова его сущность. Но что, если человека нельзя определить и у него нет заранее заданной сущности? Это хороший вариант. Вопрос об основаниях своей субъективности приводит к парадоксальному выводу: если у человека есть сущность, то у него нет свободы. У ножа есть сущность — ее определяет мастер, который еще только собирается делать нож. Сущность ножа предшествует существованию. Идея ножа существует до ножа — его качества заранее определены кем-то. Но если у человека есть заранее заданные основания, то они тоже определены кем-то (например, Богом или другим человеком) или чем-то (например, законами природы). В этом случае свободы у человека нет.

Разумеется, человек шел из леса не для того, чтобы так просто отдать свободу. Поэтому он выносит определение субъекта за границы актуального настоящего. Теперь человек — это проект человека, который переживается субъективно, а его существование предшествует сущности[18]. Я еще только должен себя сделать и первоначально ничего из себя не представляю[19]. Никто не может меня определить: ни общество, ни природа, ни Бог, поэтому «человек осужден быть свободным». Свобода — это то, чего ищет воля. Поэтому воля готова рассмотреть этот вариант.

Если я — это проект того, что должно стать, то, глядя в глаза вещи, которая отражается в зеркале, я не отождествляю себя с ней. Вместо этого я получаю возможность отождествить себя с результатом реализации проекта — мое будущее определяет меня настоящего. Я здесь и сейчас не дан себе в качестве субстанциональной субъективности постольку, поскольку актуальное настоящее имеет шанс стать элементом субстанциональной субъективности в акте ностальгического схватывания. В этом случае пропадает необходимость цепляться за настоящее и с испариной на лбу смотреть в глаза вещи, которая отражается в зеркале. Что такое «я сам»? «Я сам» — это моя ностальгия, в пределе — ностальгическое послевкусие жизни, ее гештальт. Что такое «я сам»? «Я сам» — это наблюдатель последнего порядка. Кто я? — я тот, кем я себя увижу. Ностальгия — сильная эмоция, которая может стать основанием субъективности и лекарством. Субстанциональную субъективность не нужно искать в актуальном моменте просто потому, что ее здесь и не должно быть — она есть, но не здесь. Воле нравится мысль о проекте человека, потому что ей нравится идея основания собственного основания в виде ностальгического переживания[20]. Ты потом узнаешь, кто ты есть сейчас. Главное — узнать себя.

Просвет бытия

Уставший человек упрямо идет сквозь чащу леса. Вдруг, он останавливается в недоумении — что, если этот путь — ошибка? Его озарило, и он повернул голову в ту сторону, откуда пришел. Что, если та самая ценность, ради которой он столько шел, не впереди, но там, откуда он пришел? Возможно, вопрос нужно ставить не о себе, а о том, что позволяет мне задавать о себе вопрос. Почему я оказался здесь? Ответы вроде: потому что я сюда пришел; потому что я ищу сверхценность; потому что меня привела сюда моя воля — лишь вопросы об актуальном положении дел, т. е. о сущем. Но каково основание того, что я стою посреди этого леса, среди этих сосен и растерянно оглядываюсь назад? Почему все это случилось? Это вопрос об основаниях существования как такового. И почему вообще есть сущее, а не, наоборот, Ничто [15, 37]?

Если мы утверждаем сущность человека в его биологических или культурных характеристиках, или в его свободной воле, или в его разуме, то мы не указываем на основания его существования. Поэтому даже «высшие гуманистические определения человеческого существа еще не достигают собственного достоинства человека» [14, 279]. Достоинство человека в том, что он и только он открыт бытию.

На столе стоит стакан с цветными карандашами. Мы спрашиваем — что это? Затем мы достаем по очереди карандаши из стакана. На каждом карандаше написано свойство человека, через которое человека можно определить: «Культура», «Язык», «Разум», «Сознание», «Воображение», «Память» и др. Через какое-то время стакан остается пустым. После этого мы показываем фокус — мы убираем сам стакан. Но так ли мы уверены, что наш вопрос «что это?» был задан о стакане? Осталось то, на чем стакан стоял, — его основание, т. е. стол. Когда мы задаем вопрос «что такое человек?», то о чем мы спрашиваем?

Для того, чтобы задать вопрос о бытии, нужно оказаться на той самой тропинке посреди леса. На той тропинке, устало идя по которой, ты, вдруг, оглядываешься неуверенно назад. Но твоя остановка и твой поворот головы в ту сторону, откуда ты пришел — это не ситуация «вдруг», а продолжение того пути, который ты проделал. Ты оборачиваешь голову не из-за того, что сверхценность потеряла для тебя свою значимость, но из-за того, что эта сверхценность настолько значима, что ты готов ради нее остановиться, обернуться и, возможно, идти в обратном направлении. Поэтому антропология является основанием онтологии. Даже фундаментальной. Лукавит тот, кто говорит обратное. Дело не в бытии самом по себе, но в том, что в бытии сокрыта та самая сверхценность. Высокомерная и красивая позиция. Она настолько высокомерна, что человек лишь игриво замечает, что вопрос о бытии — это дело будущей мысли: «Но бытие — что такое бытие? Оно есть Оно само. Испытать и высказать это должно научиться будущее мышление» [14, 280]. Мы испытывать и высказывать тоже не будем — оставим будущему мышлению[21]. Человек, поставивший вопрос о бытии, продолжает идти все той же антропологической дорогой через чащу, в которой он теперь пасет бытие. Бытие не только дом языка, но и дом самого субъекта — в этом смысл.

Конец философии

Философия определяется своим объектом, которым является субъект. Философия занимается субъективным, наука — объективным. В ином случае философия теряет свой объект и становится заменимой наукой. Когда ученый исследует объективными методами психологическую организацию другого человека — он занимается наукой. Когда этот же ученый задет себе вопрос о том, что говорят о нем самом его открытия и удерживает себя продолжительное время в пространстве поиска ответов — он занимается философией. Но ученые обычно этим не занимаются, потому что сверхценность, с которой работает философия, для них ценностью не является. В своих основаниях философия — это разговор о себе. Ученый говорит не о себе — он говорит о других объектах, в том числе о других людях. Если мне нужно будет изучить математику для того, чтобы ответить на вопрос о собственных основаниях, то перестану ли я быть философом и стану математиком? Нет, я останусь философом до тех пор, пока нахожусь в пространстве поиска ответов на вопрос об основаниях своего существования[22].

Если философия формируется за счет введения специфичной сверхценности, то у философии есть конец. Философия умрет, когда сверхценность утратит свою значимость. Конец философии был не раз предсказан[23], а ее смерть уже успели констатировать[24]. Действительно, мы все реже смотрим в глаза вещи, которая отражается в зеркале — нам уже это не нужно. Волны почти стерли лицо на песке. Это происходит в том числе из-за того, что размываются границы между человеком и другими объектами — исчезает сам концепт, создающий условия для появления сверхценности. Больше не о ком заботиться: смерть философии связана с исчезновением объекта, следствием чего является исчезновение сверхценности[25]. Еле волоча ноги оставшиеся детерминированные законами природы пучки перцепций в надежде на свободу устало слушают про квантовые флуктуации, вносящие принцип неопределенности в их существование. Последний философ похож на того последнего динозавра из детской книжки[26].

Однако слухи о смерти философии могут быть все же сильно преувеличены, а размытие границ между человеком и другими объектами — это, возможно, временное явление, которое есть следствие ограничений сформированного дискурса описания объекта и усталости от безуспешности попыток преодоления этих ограничений. Поэтому любое движение в сторону от устоявшихся представлений и практик является позитивным. Это может быть расширение пространства философии за счет представителей других дисциплин, либо изменение когнитивных возможностей самого субъекта[27], либо деформация привычного дискурса, либо ведение новых практик и т. д. Куда еще заведет человека поиск собственных оснований? Сколько еще костей человек сломает и сколько жил порвет в стремлении узнать свои границы? Мы хотим это знать — этого желает наша воля. Поэтому мы с улыбкой и без страха смотрим в будущее — и не видим там никакой смерти человека, завершения метафизики и конца философии.

Вопрос о философии — это вопрос об институтах. В том числе неформальных институтах, т. е. ценностях, распространенных в обществе. И прежде всего той самой сверхценности «я сам». Эта сверхценность является имплицитным основанием философии, ее движущей силой. Если отбросить формализм и отпустить тормоза, то каким именем мы назовем эту ценность? Что за фундаментальная потребность в философии, на что направлена наша ностальгия? Чего мы на самом деле желаем, когда занимаемся философией? Что это за сила, проводящая в движение философский механизм? Не будем робеть. Назовем ее.

Главный вопрос философии

Есть слова, которые в приличном обществе не произносят. Поэтому будем надеяться на то, что в приличном обществе этот текст читать не будут. Двигателем философии является специфическая сверхценность. Этой сверхценностью является то, чего в мире не существует. Сверхценностью является некая субстанциональная субъективность. Что такое субстанциональная субъективность? Субстанциональная субъективность — это душа.

Мы боимся этого слова, но втайне желаем и свободы, и бесконечности. У души есть атрибуты — это свободное и вечное существование. Однако детерминистическая Вселенная налагает запрет на существование свободы — Вселенная отбирает у человека душу. Но законы природы прощать нельзя. Поэтому философу ничего не остается, кроме как вцепиться в горло Вселенной и выгрызть себе душу. Души не существует, потому что существование души противоречит законам природы. Поэтому философ — это тот, кто откликается на призыв «Сходи туда, не знаю куда, принеси то, не знаю, что». Однако именно этот поиск фундаментальных оснований субъективности является двигателем философии. Если философия — это наука о последних целях человеческого разума, а ее основные вопросы сводятся к вопросу «Что такое человек?» [5, 331—332], то какова та главная, самая последняя, цель? Разумеется, не человек вообще, а тот самый человек — «я сам». Лукавят те, кто говорит, что целью философии является исключительно истина сама по себе. Да, истина является целью, но только та истина, в которой есть место для моего существования, т. е. «истина» — это знак ценности «я сам». Если в истине не будет места для «я сам», то мы будем искать другую истину. «Я сам» — это морковка перед мордой осла, который идет тропой философии.

Но осел забыл запах морковки. Поэтому он растерянно жует камни. Возможно, ему стоит напомнить позабытый запах. Возможно, ностальгия уколет его: он вспомнит о той самой сверхценности, ради которой начинал свой путь. И что постыдного в фразе: «Ибо я люблю тебя, о, Вечность»? По сути, философия — это очень просто: нужно лишь найти в себе то, что заслуживает вечности, и построить для вечности дом. Душа — это цель движения, каркас философии или древний принцип существования философствующего субъекта: за каждой пещерой еще более глубокая пещера. Это тот самый универсальны принцип, который однажды назвали волей к власти. В этом смысле ответом на вопрос философа «Что такое я сам?» может быть: «Я сам — это персонификация универсальной силы природы — воли к власти»[28].

Разумеется, мы не можем спорить с наукой и утверждать, что душа есть. Ее, конечно же, нет. Но если она есть, то что она из себя представляет? — спрашивает субъект у философии и смотрит в чащу леса — «идти или не идти?». Если ее нет, то можно и не идти. Говорить, что она есть, — нельзя. Но можно задаться вопросом «А если есть, то что тогда?» и бросить взгляд в сторону леса, задуматься о строительстве дома. Поэтому главным вопросом философии является следующий: «Если у меня есть душа, то какая она?».

Литература

  1. Декарт Р. Рассуждение о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках // Декарт Р. Соч.: В 2 т. Т. 1.
  2. Делез Ж. Платон и симулякр // Логика смысла. М.: Академический проект, 2015.
  3. Достоевский Ф. Записки из подполья. СПб.: Азбука, 2008.
  4. Кант И. Критика практического разума // Кант И. Критика чистого разума. М.: Эксмо; СПб.: Мидгард, 2007.
  5. Кант И. Логика // Кант И. Трактаты и письма. М.. 1980. С. 331 — 332.
  6. Кожев А. Введение в чтение Гегеля. М.: Наука, 2003.
  7. Мерзляков С.С. Ностальгирующее сознание как основание философии // Философия хозяйства. 2017. № 4 (112). С. 146—155.
  8. Мерзляков С.С. Границы воображения: как меняются философские представления о человеке и при чем тут программисты? // Сложность. Разум. Постнеклассика. 2020. № 3. С. 50—59.
  9. НицшеФ.EcceHomo // НицшеФ. EcceHomo. Антихрист. СПб.: Азбука, 2016.
  10. Ницше Ф. Так говорил Заратустра. СПб.: Азбука, 2008.
  11. Платон. Алкивиад / Платон. Диалоги. СПб.: Азбука, 2016. С. 21—75.
  12. Сартр Ж.-П. Экзистенциализм — это гуманизм // Сумерки богов. М.: Политиздат, 1990.
  13. Фуко М. Говорить правду о самом себе. М.: «Дело» РАНХиГС, 2021.
  14. Хайдеггер М. Письмо о гуманизме // Хайдеггер М. Время и бытие. Статьи и выступления. СПб.: Наука, 2007.
  15. Хайдеггер М. Что такое метафизика? // Хайдеггер М. Время и бытие. Статьи и выступления. СПб.: Наука, 2007.
  16. Штирнер М. Единственный и его собственность. М.: РИПОЛ классик, 2019.
  17. Юм Д. Трактат о человеческой природе. М.: «Попурри», 1998.
  18. Юнг К. Аффекты цивилизации // Юнг К., Фуко М. Матрица безумия (сборник). М.: Родина, 2020.
  19. Яковлева И. След динозавра. М.: Росмэн. 1993.
  20. Stephen Hawking tells Google «philosophy is dead» / The Telegraph: [Электронныйресурс]. URL: https://www.telegraph.co.uk/
    1. technology/google/8520033/Stephen-Hawking-tells-Google-philosophy-is-dead.html (дата обращения: 23.03.2021).

 

 


*Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках проекта № 20-011-00835.

Пример ссылки при цитировании материалов журнала: Мерзляков С.С. Главный вопрос философии // Философия хозяйства. 2021. № 3. С. 114—135.

[1] При этом практика заботы о себе была изначально не столько философской практикой, сколько актуализацией общей для древних греков ценности, организующей их быт и формирующей их идентичность. Возможно, именно в этом коренится связь индивидуализма и философии: «Однажды у Анаксандрида спросили, почему его соотечественники, спартанцы, доверяют обработку своих земель рабам, а не сами занимаются этой деятельностью. Он ответил: “Потому что мы предпочитаем заниматься собой”. Заниматься собой — это привилегия, знак социального превосходства, отличающий от тех, кто должен заниматься другими, чтобы служить им, или же заниматься каким-либо ремеслом, чтобы жить. Преимущество, даруемое богатством, статусом или рождением, выражается в том, что у обладателей такого преимущества есть возможность заниматься собой» [13, 41].

[2] «Где я и что я? Каким причинам я обязан своим существованием и к какому состоянию я возвращусь? Чьей милости должен я добиваться и чьего гнева страшиться? Какие существа окружают меня и на кого я оказываю хоть какое-нибудь влияние или кто хоть как-нибудь влияет на меня? Все эти вопросы приводят меня в полное замешательство, и мне чудится, что я нахожусь в самом отчаянном положении, окружен глубоким мраком» [17, 313].

[3] На заре современной философии Декарт пишет: «…Таким образом, мое я, душа, которая делает меня тем, что я есмь, совершенно отлична от тела и ее легче познать, чем тело» [1, 269]. Разумеется, потом ошибку поняли, но перед этим прошло несколько столетий: «Об устройстве тела мы знаем сегодня бесконечно больше, чем о структуре души» [18, 137].

[4] «Невозможность — значит каменная стена? Какая каменная стена? Ну, разумеется, законы природы, выводы естественных наук, математика. Уж как докажут тебе, например, что от обезьяны произошел, так уж и нечего морщиться, принимай как есть. Уж как докажут тебе, что, в сущности, одна   капелька   твоего собственного жиру тебе должна быть дороже ста тысяч тебе подобных и что в этом результате разрешатся под конец все так называемые добродетели и обязанности и прочие бредни, и предрассудки, так уж так и принимай, нечего делать-то, потому дважды два — математика. Попробуйте возразить» [3, 54].

[5] «…ведь дважды два четыре есть уже не жизнь, господа, а начало смерти» [3, 77].

[6] «“Помилуйте, — закричат вам, — восставать нельзя: это дважды два четыре! Природа вас не спрашивает; ей дела нет до ваших желаний и до того, нравятся ль вам ее законы или не нравятся. Вы обязаны принимать ее так, как она есть, а следственно, и все ее результаты. Стена, значит, и есть стена... и т. д., и т. д.”. Господи боже, да какое мне дело до законов природы и арифметики, когда мне почему-нибудь эти законы и дважды два четыре не нравятся? Разумеется, я не пробью такой стены лбом, если и в самом деле сил не будет пробить, но я и не примирюсь с ней потому только, что у меня каменная стена и у меня сил не хватило» [3, 54]. И все-таки мы вынуждены не согласиться с мнением одного студента, который предположил, что человек этот вовсе не бился головой об стену, а, наоборот, облизывал ее.

[7] «Следовательно, если хотят спасти ее (свободу. — С.М.), то не остается ничего другого, как приписывать существование вещи, поскольку оно определимо во времени, значит, и причинность по закону естественной необходимости только явлению, а свободу — тому же самому существу как вещи в себе» [5, 755].

[8] «Если свободы добиваются ради своего “я”, то почему же само это Я не избрать началом, серединой и концом всего? Разве Я не важнее свободы? Разве не Я делаю себя свободным, разве Я не начало, не главнейшее? Даже будучи несвободным, даже скованный по рукам и ногам тысячью оков, я все же существую и существую не только в будущем и в уповании, подобно свободе, и как последний раб — я все же нечто уже существующее. Обдумайте это и решите, хотите ли вы поставить на вашем знамени “мечту свободы” или решительное требование “эгоизма”, “самобытности”. “Свобода” вызывает в вас раздражение против всего, что не вы. “Эгоизм” зовет вас к радости, довольству самим собой, к наслаждению самим собой; “свобода” и в настоящем, и в ожидании — только томление, романтическая жалоба, христианская надежда на потусторонность и будущее, а “своеобразие” — действительность, которая сама собою устраняет всякую неволю, преграждающую вам путь» [16, 207]. Однако эта игра в своеобразие заканчивается утверждением свободы: «Своеобразный человек — свободный по природе, “изначально свободный”, свободный же, наоборот, — только стремится к свободе, он — мечтатель и фантазер. “Своеобразный” изначально свободен, так как он ничего не признает, кроме себя, ему не нужно сначала освободить себя, так как он с самого начала отвергает все, за исключением себя, так как он выше всего ценит, выше всего ставит себя, короче, так как он исходит от себя и “к себе приходит”. Даже еще в тисках детской почтительности он все-таки уже пытается “освободить” себя от этого гнета. Своеобразие действует даже в маленьком эгоисте и доставляет ему желанное — свободу» [16, 207].

[9] «Свобода и осознание ее как способности соблюдать моральный закон с неодолимой силой убеждения есть независимость от склонностей, по крайней мере как определяющих (хотя и не как оказывающих воздействие) побудительных причин наших желаний; и насколько я сознаю ее в соблюдении своих моральных максим, она единственный источник неизменной удовлетворенности, необходимо связанной с соблюдением этих максим и не основывающейся ни на каком особом чувстве, и эту удовлетворенность можно назвать интеллектуальной» [4, 773].

[10] «Самой свободе доступно удовольствие, которое нельзя назвать счастьем, так как оно не зависит от положительного присоединения какого-нибудь чувства; говоря точно, оно и не блаженство, так как в нем нет полной независимости от склонностей и потребностей; но оно все же подобно блаженству, по крайней мере постольку, поскольку определение нашей воли может быть свободным от их влияния; следовательно, по крайней мере по своему происхождению оно аналогично той самодостаточности, которую можно приписывать только высшей сущности» [4, 774].

[11] «“О Заратустра, — сказали они, — не высматриваешь ли ты счастья своего?” — “Что мне до счастья! — отвечал он. — Я давно уже не стремлюсь к счастью, я стремлюсь к своему делу”. — “О Заратустра, — снова заговорили звери, — это говоришь ты, как тот, кто пресыщен добром. Разве не лежишь ты в лазоревом озере счастья?” — “Плуты, — отвечал Заратустра, улыбаясь, — как удачно выбрали вы сравнение! Но вы знаете также, что счастье мое тяжело и не похоже на подвижную волну: оно гнетет меня и не отстает от меня, прилипнув, как расплавленная смола”» [10, 236].

[12] «Что время не бежит назад, — в этом гнев ее; «было» — так называется камень, которого не может катить она» [10, 138].

[13] «Заратустра обратился с глубоким негодованием к своим ученикам и сказал: поистине, друзья мои, я хожу среди людей, как среди обломков и отдельных частей человека! Самое ужасное для взора моего — это видеть человека раскромсанным и разбросанным, как будто на поле кровопролитного боя и бойни. И если переносится мой взор от настоящего к прошлому, всюду находит он то же самое: обломки, отдельные части человека и ужасные случайности — и ни одного человека! Настоящее и прошлое на земле — ах! друзья мои, это и есть самое невыносимое для меня» [10, 137].

[14] «О душа моя, я научил тебя говорить “сегодня” так же, как “когда-нибудь” и “прежде”, и водить свои хороводы над всеми “здесь”, “там” и “туда”» [10, 224].

[15] «О душа моя, не существует теперь нигде другой души, более любящей, более объемлющей и более обширной! Где же будущее и прошедшее были бы ближе друг к другу, как не у тебя?» [10, 225].

[16] «Нужно пройти сквозь явное содержание вечного возвращения, но только для того, чтобы достичь скрытого содержания, лежащего гораздо глубже (“за каждой пещерой еще более глубокая пещера…”). <…> Тайна вечного возвращения в том, что оно вовсе не выражает порядка, противостоящего поглощающему этот порядок хаосу.  <…> Вечное возвращение не предполагает Того же Самого и Подобного. Наоборот, единственное То же Самое, которое оно устанавливает, — это То же Самое того, что различно; а единственное сходство — сходство бесподобного» [2, 343344].

[17] Даже если у этого «себя» нет имени «субъект».

[18] «Человек — это прежде всего проект, который переживается субъективно, а не мох, не плесень и не цветная капуста» [12, 323].

[19] «Для экзистенциалиста человек потому не поддаётся определению, что первоначально ничего собой не представляет» [12, 323].

[20] Интересный результат: тогда не только философия — это ностальгия (см., напр.: [7]), но ее конечный результат — сам по себе ностальгия. Возможно, философия и ее объект совпадают.

[21] Однако заметим, что те, кто меняют бытие на человека, на самом деле меняют человека в его основаниях на актуальное настоящее — это плохой размен.

[22] Это не просто пример ради примера. Изучение математики потенциально может являться способом позитивной деформации сформированного современным философским дискурсом когнитивного стиля, который может являться препятствием для решения сугубо философских проблем [8]. По нашему мнению, может быть полезным исследование способов решения математиками стоящих перед ними задач: как математик работает, например, с четырехмерными фигурами — может ли он представить этот объект или этот объект является для математика исключительно теоретическим конструктом? Если они могут представить этот объект, то, возможно, они имеют сильный потенциал для позитивной работы с «трудными» объектами философии, например, с сознанием. Таким образом, сегодня возникает потребность в эмансипации философии — т. е. в расширении философии за границы институциональной философии. Это связано не столько с доминированием научного дискурса в современном мире, сколько с возможными познавательными ограничениями современной философии — философия заинтересована в своем расширении за счет представителей других дисциплин.

[23] Например: «Действительно, окончание человеческого Времени, или Истории, т. е. окончательное упразднение собственно Человека, или свободного исторического Индивида, означает просто прекращение Действования в точном смысле слова. Что практически означает: исчезновение войн и кровавых революций. А также исчезновение Философии, ибо если Человек больше по существу не меняется, то и нет причины менять основания (истинные), на которых строится его познание Мира и себя самого» [6, 538].

[24] См., напр.: [20].

[25] Смерть субъекта является основной темой в философии в течение последнего века. В современной экспликации эта тема связана в том числе с трендом на постгуманизм, который в данном контексте понимается как расширение пространства антропологического на другие объекты либо как уничтожение самого специфично антропологического пространства. В этом смысле постгуманизм противоположен трансгуманизму. Дискуссия о конце философии — это дискуссия о границе, формирующей сверхценность, и, следовательно, этическая дискуссия.

[26] «Шуршат, копошатся, перебегают с места на место маленькие проворные зверьки. Их длинные носы непрестанно двигаются, а острые зубы грызут все, что попадется. Но вот насторожились уши, перестали грызть рты, глаза уставились в одну точку. Еще миг — и зверьки исчезли. А там, где суетились малыши, застыл уродливый неуклюжий великан. <…> Резкий, тоскливый клекот одиноким призывом полетел над водой и тут же рассыпался, смолк в тишине прозрачного вечера. Никто не откликнулся. Никто не пришел. Только маленькие проворные зверьки вылезли из-под камня и забегали, засуетились, как прежде. Им не было дела до одинокого ящера, который каждый день приходил сюда на закате и безнадежно ждал ответа на свой призыв. Они привыкли к нему, как привыкли к шершавым камням и запаху водорослей. Великан тоже не замечал малышей. Где ему было догадаться, что его время уже прошло и что у ног его бегают прапрадедушки слонов, носорогов и китов, которые со временем станут хозяевами Земли» [19, 144].

[27] Например, при помощи новых технологий.

[28] И это тоже — дом.

Контакты

 

 

 

Адрес:           


119991, ГСП-1, Москва,

Ленинские горы, МГУ
3 учебный корпус,

экономический факультет,  

Лаборатория философии хозяйства,к. 331

Тел: +7 (495) 939-4183
Факс: +7 (495) 939-0877
E-mail:        lab.phil.ec@mail.ru

Календарь

Март 2024
29
Пятница
Joomla календарь
метрика

<!-- Yandex.Metrika counter -->
<script type="text/javascript" >
(function (d, w, c) {
(w[c] = w[c] || []).push(function() {
try {
w.yaCounter47354493 = new Ya.Metrika2({
id:47354493,
clickmap:true,
trackLinks:true,
accurateTrackBounce:true,
webvisor:true
});
} catch(e) { }
});

var n = d.getElementsByTagName("script")[0],
s = d.createElement("script"),
f = function () { n.parentNode.insertBefore(s, n); };
s.type = "text/javascript";
s.async = true;
s.src = "https://mc.yandex.ru/metrika/tag.js";

if (w.opera == "[object Opera]") {
d.addEventListener("DOMContentLoaded", f, false);
} else { f(); }
})(document, window, "yandex_metrika_callbacks2");
</script>
<noscript><div><img src="/https://mc.yandex.ru/watch/47354493" style="position:absolute; left:-9999px;" alt="" /></div></noscript>
<!-- /Yandex.Metrika counter -->

метрика

<!-- Yandex.Metrika counter -->
<script type="text/javascript" >
(function(m,e,t,r,i,k,a){m[i]=m[i]||function(){(m[i].a=m[i].a||[]).push(arguments)};
m[i].l=1*new Date();k=e.createElement(t),a=e.getElementsByTagName(t)[0],k.async=1,k.src=r,a.parentNode.insertBefore(k,a)})
(window, document, "script", "https://mc.yandex.ru/metrika/tag.js", "ym");

ym(47354493, "init", {
clickmap:true,
trackLinks:true,
accurateTrackBounce:true
});
</script>
<noscript><div><img src="/https://mc.yandex.ru/watch/47354493" style="position:absolute; left:-9999px;" alt="" /></div></noscript>
<!-- /Yandex.Metrika counter -->