***

«Худой мир лучше доброй ссоры» — гласит народная пословица. Факт, в особенности ежели мир не такой уж худой, а ссора еще только набирает обороты.

Политика — искусство возможного, хотя, скорее, искусство все-таки невозможного, отчего компромисс — как раз и есть высшая политика. Из всякой сложной ситуации можно выйти вполне достойно, не теряя ни своего достоинства, ни своего достояния. Не теряя и лица!

Компромисс — надежное средство выхода из безнадежных ситуаций, восходящее к доброволию и обращенное к взаимной, если не всеобщей, выгоде.

Компромисс — наиумнейшее антикризисное деяние, знаменуемое торжеством Разума над Безумием! Тут важна воля, а еще важнее ум (или рассудок), причем ум, способный воспринимать не одни лишь текущие моменты и окружающие обстоятельства, а и скрытые, не бросающиеся в глаза и не бьющие в уши потребности бытия, истории, развернутого в пространстве времени и даже свернутой в невидимую точку вечности.

Компромисс — вынужденность, но обязанная четкому осознанию необходимости и неизбежности выхода на взаимное согласие, на меру, на самоограничения, даже и на ту или иную уступку: либо в разрешении острой проблемы, либо в приемлемом для разных сторон образе поведения, — а вовсе не какое-то там проявление дружбы, братства или вселенской любви. Компромисс — трезвый расчет, восходящий к предпочтению мира, сосуществования, невмешательства над напряжением, конфронтацией и войной.

Бытие, жизнь, существование человека не минуют, конечно, борьбы, как не минуют они и кооперации, сотрудничества, солидарности. И где-то в гуще всего этого обязательно дают о себе знать компромиссы, иной раз и не слишком субъективно осознанные. Без компромиссов в общем-то никуда!

Компромисс — всегда согласие с кем-то и на что-то, но согласие, как правило, со взаимными уступками. И эти-то уступки — самое важное, весомое и… болезненное в компромиссе. Какие-такие уступки, до каких пределов и каких пор, с какими последствиями для участвующих в нем сторон?

Компромиссов всяких — великое множество: можно даже соорудить обширную их типологию, но, оставив сию каторжную работу на долю подневольных диссертантов, обратим внимание на большие социохозяйственные компромиссы, нередко даже и не осознаваемые вполне ни обществом, ни даже экспертами, а просто как-то сами по себе сложившиеся и реализующиеся.

Заметим, что любое сколько-нибудь устойчивое цивилизованное общество держится обычно за счет либо сознательно внедренных, либо стихийно возникших компромиссов: между властью (управляющей структурой) и подвластным (управляемым) населением; между государством и гражданами страны, включая, к примеру, тех же налогоплательщиков; между национальным экономическим центром и бизнесом; между национальным административным центром и управляемой им, а то и весьма самоуправляющейся, периферией и т. д.

Такого рода компромиссы не избегают ни колебаний, ни неравновесий, ни нарушений, ни даже конфликтов и кризисов, как и тех или иных качественных перемен, то бишь все они так или иначе динамичны и изменчивы, что как раз и гарантирует им жизнеспособие — до момента какой-нибудь явно несуразной, но зато очень бойкой «цветной революции».

Примером крупного международного компромисса, вполне и миромасштабного, может послужить взаимообусловленное поведение СССР, США и Великобритании в победном 1945 г., предотвратившее сразу же после поражения Германии военное столкновение между уже расходившимися по сторонам союзниками по антигитлеровской коалиции, а также обеспечившее на некоторое историческое время относительно устойчивый на фундаментальном уровне международный порядок, пусть и дополнившийся большой холодной войной и рядом горячих войн, но все-таки не приведшее к апокалиптической ядерной катастрофе. Уместно также вспомнить послевоенный компромисс в Корее с ее разделением на две зоны — Северную и Южную, и тот же компромисс между СССР и США, закрывший Карибский кризис и предотвративший третью, уже очень горячую, мировую войну с применением все того же термояда. Как ни странно, но и сама холодная война, ведущаяся поверх ядерных запасов, тоже ведь была своеобразным компромиссом, не допускавшим ядерного конфликта. Кое-какой компромиссный мотив можно заметить не только в мирном — без гражданской войны — роспуске СССР, но и в сопровождавшей переворот 1991 г. международной поведенческой алгоритмике, хотя и с явным бенефициарным перекосом в пользу Запада и США, но все-таки с сохранением России, ее формального суверенитета и фактической целостности, пусть и не без охранительной роли российского ядерного щита. Попыткой международного компромисса, опять же с выгодой для Запада и США, стало и расширение G7 до G8 с приглашением в сию амбициозную компанию, пусть и не на первые роли, все той же России. Совсем не исключено, что повышение цен на нефть и газ в 2000-е гг. стало результатом кое-какого неафишируемого компромиссного соглашения между российским правящим верхом и глобальным финансовым центром, добивавшимся зависимой лояльности России относительно Запада — вплоть до абсорбирования ее в Западный мир, конечно же, в качестве ресурсного придатка и полуколониального источника реального дохода.

Новейшей попыткой прибегнуть к компромиссу, хотя пока и неуспешной, вследствие патологической недоговороспособности нынешних украинских властей, является межстрановое соглашение по острейшей проблеме Донбасса, достигнутое в Минске. А вот примером довольно-таки удачного новейшего межстранового компромисса, хотя и проблематичного в плане его временно́й незыблемости, стало возвращение к партнерским отношениям России и Турции после громкого инцидента со сбитым турецкими ВВС российского боевого самолета в Сирии.

Компромисс — вещь сама по себе хорошая, но всегда или почти всегда нелегко, если не попросту тяжко, достижимая. Это надо иметь в виду, рассуждая о компромиссах, их полезности и необходимости. Ясно бывает, как нужен тот или иной компромисс, а вот реализовать его бывает сплошь и рядом практически невозможно. Однако потребность в компромиссах никуда не девается, как не исчезает и экзистенциальное стремление человечества к жизни и ее нормам, которые все-таки предпочтительнее нормативов хаоса и смерти.

Мечтать сегодня о большом всепланетарном компромиссе между всеми мировыми геостратегическими игроками — верх наивности, хотя кое о чем все-таки помечтать можно, к примеру, о том же долларовом или же ином валютном компромиссе, предполагающем международный контроль за количественной и ценностной динамикой доллара или какой-то еще общепризнанной мировой валюты, хотя бы ради выхода из чреватого общемировой катастрофой острейшего кризиса давно уже зарвавшегося доллара и соответственно всей мировой валютной сферы (о международной валютной системе сегодня говорить уже не приходится — слишком много тут грубого волюнтаризма и страстно возделанной мировыми банкирами стихии, если не откровенного с их стороны безумства.

Пойдя на беспрецедентное и формально бес-компромиссное, т. е. без всяких сопутствующих условий и встречных уступок, саморазрушение СССР и международного соцлагеря вкупе с Варшавским договором, на самосжатие СССР до наследной ему Российской Федерации и на уход последней из заграничных зон и пунктов присутствия и влияния бывшего СССР, тогдашнее перестроечное-де руководство СССР-РФ рассчитывало — то ли по наивности, замешанной на глупости, то ли из корневой ненависти к советскому социализму и СССР, то ли попросту по мотивам неумирающего предательства (Иудин комплекс!) — на серьезный и долговременный компромисс с Западом, включая США, Европу, ту же Японию, ожидая равноуважительных партнерских отношений, роспуска НАТО и что-то вроде «плана Маршалла» для России, как бы и бескорыстного.

На такой компромисс Запад, конечно, не пошел, хотя и кое-какие субкомпромиссные, или паракомпромиссные, деяния и поведения по отношению к России, как это было уже выше отмечено, возымели место.

Большой геостратегический компромисс между Россией и Западом так и не состоялся, хотя кое-кто в России и даже на Западе на что-то этакое и надеялся. Россия не только не стала органической частью Запада, а, испытав все прелести погружения в западную глобализацию и поглощения себя заокеанским глобализмом (читай — империализмом), рассталась с идеей подобного компромисса и перешла на путь определенно суверенного бытия, возвращая себе шаг за шагом утерянный было навсегда статус великой державы, а также предлагая Западу и всем его главным игрокам уже другой — не дружественный и не любовный, а вполне прагматический межми́ровый компромисс, — и это несмотря на развязанную против непокорной и уже не прозападной России так навязываемую гибридную, то бишь разнообразную и чуть ли не калейдоскопическую, во многом и скрытую, войну.

Что ж, коварный гибридный вызов был принят Россией, но она не бросилась, сломя голову, в сию лукавую войну, заняв не так даже оборонительную, как особого рода напряженно-выжидательную позицию, дающую России преимущество не столько активными противодействиями, сколько уверенным в своей правоте стоянием (вроде стояния русского войска Ивана III на р. Угре против ордынцев), что более всего и занервировало как многоликих «натовских» партнеров, ставших вдруг ее заядлыми противниками, каковыми, впрочем, всегда и были, так и новейших «врагов» России, вроде Украины, Прибалтики и, увы, той же Польши, побывавших ранее в лоне или же «под пятой» России — от Российской империи до СССР с его соцлагерем, а теперь, укрывшись или пытаясь укрыться под зонтиками ЕС и НАТО, превратившихся прямо-таки в экзистофобов России, ее весьма и откровенных ненавистников.

Приняв гибридно-войно́вский вызов, ему невольно, но уверенно противостоя, Россия, немало поддерживаемая своими прагматичными сопутниками по стратегическому БРИКС, выступает за прекращение сей «странной войны», надеясь на возможность компромиссного разрешения возникших в мире глобальных противоречий.

Отметим в связи с этим два возможных стратегических ожидания.

Первое относится, конечно, к планетарному масштабу, к возможности всему миру и прежде всего Западу во главе с США осознать уже идущую в мире большую планетарную перемену, делающую невозможными ни продолжение субъектно-империального доминирования Запада с центром в США над планетой, ни продолжение идейно-культурной вестернизации мира, уже достаточно зараженной антимировским и античеловеческим ферментом.

Либо тотальная война Запада со всем остальным миром, которая не может не стать для человечества погребальным Армагеддоном, либо все-таки общепланетарный компромисс на основе бытийно-исторического разнообразия человечества, его пространственной партикуляризации и геополитической многоцентровости.

Задача невероятная, но иного жизнеутверждающего выхода у человечества нет, к тому же события в США в связи с избранием нового президента страны, как и само появление на посту президента «стороннего», если уже не «иного», человека в облике Д. Трампа, дают шанс на возможность движения мира к какому-то новому, вполне и компромиссному, существованию, а в его рамках и новому, тоже вполне компромиссному, сосуществованию России и Запада, а может, уже и не единого Запада, а лишь его отдельных геополитических игроков, относящихся, или пока еще относящихся, к западному миру, прежде всего, конечно, в виде США, Великобритании, Японии, а также Европы с ее заметавшимися после южно-мусульманского нашествия и альбионского брексита, «интегрированными членами».

И вот тут не может не заявить о себе второе большое ожидание, относящееся уже непосредственно к Большой Европе — от Атлантики до Урала и далее аж до Тихого океана — надежда на пан-европейский компромисс.

Многовековое грандевропейское бытие-история прямо-таки вопиет за возможность сего геостртатегического компромисса: древняя античность, христианизм, два Рима с мифотворным третьим, многовековое культурное и цивилизационное взаимодействие, экономическая совместность, ну и, разумеется, войны, войны и войны, что еще надо для того, чтобы осознать простую в общем-то истину — необходимость тотального пан-европейского компромисса!

А начать тут придется с осознания одной «нехорошей» для Европы вещи (от вести): необходимости, да уже и неизбежности, прекращения алчно-имперского движения европейского Запада на Восток Европы, тем более через посредство центрально-, средне- или же межевропейских стран-«подвижниц».

Только с концом всяких попыток «Дранг нах Остен» («Натиска на Восток») возможно достижение действительного и устойчивого общеевропейского компромисса (пора уже Западу понять, что ЕС и НАТО нечего делать ни в Прибалтике, ни на Украине, ни в Грузии, ни, не дай Бог, в Белоруссии, как нечего было им делать в том же, еще находившемся в составе Украины, Крыму, как нечего делать американским кораблям в том же Черном море) — вот что надо хорошенько уразуметь нашим славным «европейцам» — что внешним, что внутренним, как и столь же хорошенько подумать над «услугами» Польши, Румынии, Болгарии и иных «добровольцев» в реализации контроля над Россией и возможности ведения против России «последней и решающей» — было это уже, было, неужели не ясно, что «русский медведь» никому не отдаст ни своей «тайги», ни даже дальних подступов к ней.

С наваждением, посетившим и накрывшим Запад в 1990-е гг., что Россия настолько ослабла, что ее как бы уже и нет, а ежели и есть, то лишь по милости великолепной и могучей «семерки», как и той же Западной Европы (Сербию-то, покоренную НАТО и все той же Западной Европой, Россия ведь не защитила, так почему же не двинуться Европе вновь на европейский Восток, а-а?), так вот с этим-то наваждением пора кончать, а за сим кончать и с «Дранг нах Остен», как, впрочем, и вообще с империальным расширением ЕС и НАТО куда бы то ни было.

Европейской войны с Востоком Европы, то бишь с Россией, вроде бы сейчас нет, а вот поход-то восточный все равно продолжается, в особенности после исторически жалких, вполне и пирровых, «побед» на «юге» — над Югославией, над Сербией, над той же Ливией. Ах, соблазн, соблазн! — и разве не понятно, что здесь западня, даже и не военная, а, скажем так, институциональная, как раз та самая, в которую совсем недавно попал из великих мира сего… СССР, потерпев от самого же себя великое институциональное поражение — легко и позорно развалившись; западня, в которой сидит уже ныне глобалическая Америка с острейшим внутренним и внешним институциональным кризисом, чуть ли не предкатастрофным; западня, в которую, путаясь в самом себе, угодил уже и ЕС, переживающий то ли свой институциональный кризис, то ли ползучую, но неумолимо ускоряющуюся суицидную катастрофу.

Только пан-европейский компромисс, господа европейцы, только он, и ничего другого!

Тогда и ваш вопрос: «А со стороны России-то что — в качестве уступкового вклада в пан-европейский компромисс?». И наш ответ: «Да ничего, господа европейцы, ровным счетом ничего, ибо Россия уже столько уступила и отдала Европе по итогам деятельности Горбачева—Ельцина, что стыдно, господа, очень даже стыдно, хотя чего-чего, а уж чувства стыда у Европы отродясь не водилось, требовать от России еще каких-либо уступок; тут хватит уже и роспуска Варшавского договора, и подарочного вывода войск из Германии, и бесплатной отдачи ГДР, и отпавших от Востока Европы и прибившихся к Западной Европе (к Европе!) бывших советско-российских “союзничков”, и не предъявленных ни Европе, ни этим “союзникам” ни контрибуций, ни плат за долгожданную “свободу”, как и многое, многое другое».

Для России Европа — не враг, хотя, что хорошо видно, Европа безумно старается быть таковым; Европа для России и не друг, что тоже хорошо известно; лучше всего, ежели Европа останется для России в роли мирного и эффективного партнера — как раз на основе и в рамках разумного пан-европейского компромисса.

И ничего более!

Да станется: Разум против Безумия!