Эффективность есть способность достигать цели, все равно какой, при минимуме израсходованных сил, средств, ресурсов (прежде всего, временных). В пространстве языковых игр соответствующая лексема оказалась сегодня крайне востребованным вербальным клише. Правящий класс России не устает взывать и побуждать сограждан к эффективности. Дескать, ориентируясь именно на нее как на ведущий принцип жизнедеятельности, мы благополучно разрешим самые насущные социальные проблемы. Это заблуждение. В лучшем случае. Скорее же всего, классовая, корыстная, идеологическая уловка. Экстраполяция матрицы экономического принуждения на все сегменты общественной жизни. Технологически-респектабельный буржуазный прикид, маскирующий тривиальную эксплуатацию.

С собственно человеческой (экзистенциальной) точки зрения рассмотренная эффективность моментально утрачивает всякую привлекательность. Настороженно, и никак иначе, относишься к эффективному коллеге, который, разумеется, падающего подтолкнет. Смешон эффективный любовник: торопыга в постели вряд ли приглянется даже самой непритязательной женщине. Не забудем и про духовность, куда ж нынче без нее. Эффективный церковнослужитель — тот, наверное, кто делает прихожанина религиозным безотносительно к наличию или отсутствию веры (и у себя, и у него). Где тут место симпатии?

От жизненно-практических доводов перейдем к теоретическим аргументам. Для начала прошерстим лексику.

Эффективность есть вторая, после эффектности, производная от эффекта. Это если следовать логике теперешнего словоупотребления и двигаться от явленно единичного к его сущности, или атрибутивному качеству, вряд ли проявляющейся каждый раз во всей своей полноте. Конечно, не поражена безвозвратно в правах и дедуктивная альтернатива: без общей основы-потенции нет, вероятно, и частных актуальных вершин. Этимологически, сошлемся здесь на Франсуа Жюльена, эффективность и эффект наследуют латинскому глаголу efficere: «делать так, чтобы…» (см.: [1]).

Сейчас, как и ранее, в европейской и отечественной культурных традициях эффект, в первую очередь, есть зримый результат. Будем последовательно отстаивать данный тезис. Китайские стратегии (их обстоятельно анализирует упомянутый французский исследователь), некоторым образом схожие с «эффективностью», но культивирующие незаметность, вынесем за скобки. Не исключено, они заслуживают и более адекватного латинизированного именования. Эффективность как таковая происхождением своим непременно требует аффекта и внятности. Подобно офицерскому приказу: «Делай так, чтобы!..».

Итак, зримость. Без нее нет эффектного. Скажем, женщина, признаваемая таковой, не может не демонстрировать себя окружающим, не может не выставлять себя в качестве объекта наблюдения. Во всяком случае, ради исходного признания. Эффектное всегда содержательно. Включая ситуации, когда все содержание собрано в тонкой пленке наружности. Эффектное бывает непринужденным, органичным иному сущему, а бывает «из кожи вон», позерским, манерно принижающим все вокруг себя.

Без зримости нет и эффективного — того, что мерно соотносит результат с предшествующим ему действием, стечением обстоятельств, актуализирующейся тенденцией. Результат, итог должен быть виден на фоне чего-то — либо сам фон должен, затмив, заместить собой результирующее состояние. Обнаруживаем тогда: деятельность ради деятельности; обстоятельства, довлеющие самим себе. Впрочем, если не череда последних, то хотя бы каждая из их мозаичных картин еще наполнена смыслом. Практика, безотносительная к любой другой цели, кроме воспроизведения самой себя, граничит с бессмысленностью: и во всей своей длительности, и в каждом из временных отрезков. Скудости ее содержания противится даже адекватная тому форма. Практически неизбежными оказываются здесь морфологические приукрашивания и подмены, предполагающие конструирование и культивирование ложных, паллиативных целей, — что чрезвычайно удобно для манипулирования сознанием, которое, надо признать, зачастую и само жаждет обманываться. Мало того, и благая ненадуманная цель при форсированном режиме ее осуществления рискует растерять всю свою благость. К примеру, борьба с голодом и дороговизной продуктов питания посредством технологий ускоренного роста потребляемых растений и животных неуклонно ведет к деформации и деструкции человеческого генотипа.

Предмет нагляден, когда находишься на оптимальном расстоянии от него: не так далеко, но и не в ближайшей близи, не в сращении с ним. Эффективное уравнивание предмета с результатом невозможно без сверхскоростей и без подчеркнуто дискретной, прерывистой (не континуальной, не плавной) смены состояний сущего. Сверхскорости необходимы для кратчайшего перехода от результата видимого (все-таки со стороны) к результату как таковому. Однако сколь ни велика спешка, сущее, движение, время с очевидностью оказываются тут разорванными на фрагменты, стадии. Между тем понятно, что дискретное время коррелятивно статичной, не движущейся, не развивающейся реальности. Стратегия эффективности в своей сущностной тенденции поощряет, или как минимум не запрещает, ситуацию лишь видимости изменений. Когда что-то, вроде бы, происходит, но качественно, по большому счету ничего не меняется. Брендинговому капитализму, утвердившемуся сегодня в мире, это весьма кстати. Линия эффективности когерентна тактике «коротких денег» и практике регулярно-скорой отчетности — явлениям, до отвращения знакомым по нынешним российским будням.

О визуальном характере современной культуры слышишь со всех сторон. При этом эксперты, как правило, стыдливо умалчивают, что речь идет о зримом восприятии того, что продается и перепродается. «Купи себе кусочек неба!». Вспомнился транспарант, растянутый поперек улицы и призывающий задравших голову разместить здесь, на фоне небесной выси, свою рекламу. Визуализация не подлинного, а отчужденного, товарно-фетишизируемого. Встречно: созерцание из аристократической привилегии и плебейской немощи становится ординарным, конформно-комфортным способом существования. Так эксплицируется дух капитализма. Давний спор о его сути продолжается: клиент оказался на редкость живуч и изворотлив. Как и подобает, в общем, посреднику.

Капитализм начинается с купеческих и банкирских домов. На первых порах он заигрывает с городскими ремесленниками, которые рискнули выйти из-под цеховой опеки. А когда те инициативно и содержательно раскрутили маховик производства, то были решительно отодвинуты на задний план. Господствуют, олицетворяя посттрадиционный общественный строй, медиаторы, персоны, занимающиеся куплей-продажей. Именно они спасают капитализм от перманентного кризиса перепроизводства.

Любопытное свидетельство встречаем в мемуарах немецкого национал-большевика Эрнста Никиша. Вспоминая детские годы, баварский городок рубежа XIX — XX вв., он пишет о строгих рамках социального расслоения. Вплоть до того, кто первым должен здороваться и кто в какие учебные заведения и певческие кружки должен отдавать своих детей. «Стоило ремесленнику открыть лавочку, как он уже возносился в ряды избранного общества. Основополагающий принцип, определявший такие представления, был поистине буржуазным (курсив мой. — А.Ф.): само собой разумелось, что купец, торговец — это более уважаемая фигура, чем товаропроизводитель-ремесленник» [2, 48].

Отношения собственности, на приоритетной роли которых настаивают марксисты классической стилистики, не снимаются с повестки дня. Однако следует наконец понять: если капитализм есть превратная общественная формация, и самая универсальная из всех превратных, — с чем соглашаются и марксисты-ортодоксы, — то, по всей видимости, и отношения собственности функционируют в капиталистической системе с наибольшим эффектом в превращенной форме. Проще сказать, собственник без ассоциируемой с ним модной торговой марки — маргинальная фигура, избавиться от которой не составляет особого труда. Владельцев средств производства можно при желании ликвидировать как класс — но никак не исключить из общественной жизни процессы и процедуры обмена. А он, обмен, никогда не бывает исключительно натуральным, ведь на него выносятся неодинаковые, разнящиеся продукты. Без формального (в пределе) эквивалента ценности каждого из них здесь не обойтись. Обмен неминуемо превращается в куплю-продажу.

Выставить напоказ и означает выставить на продажу. Витрина — передний край капитализма, постепенно становящийся единственным. Концентрат изобилия. Видимый — видимого. Витринный слой не столько скрывает, сколько легитимирует существование тайных советников и обществ — именно в качестве неявных особ и институций. Не будь броской витрины, не было бы и «серых кардиналов». Информация о них — намеренно, похоже, фабрикуемая как случайно просочившаяся на свет — призвана придать капиталистическому миру отсутствующую у него глубину, со всеми причитающимися той хитросплетениями. Хитрость (греч. metis), солидарно соотнесемся здесь с Ф. Жюльеном, в отличие от эффективности, плоско-результативной и чересчур техничной, сродни таинству и мифу (см.: [1]).

Буржуазный дух и его воплощения поверхностны по преимуществу. Они конденсируются в вещественных монослоях, что находятся под пристальным взглядом современной науки, зарождение которой, кстати, хронологически совпадает со становлением капитализма. Показателен в обозримом историческом отрезке и беспрецедентный рост цен на шедевры изобразительного искусства — уникальные полотна. Ведь это не золото, не бриллианты — не повесишь не шею любимой женщине — только на стену. И не станешь исступленно хватать губами вместе с нежной кожей — только взирать. В массовом порядке эпифеномены капитала сосредоточиваются на экране дисплеев. Там даже книга предстает чередой отдельных страниц. Ее объем удостоверяется кратчайшим образом визуально-опосредованно, по высвеченному на табло количеству слов, а не непосредственно-тактильно. Налицо очевидное умаление телесности, традиционно объемной, и дискредитация человеческой руки — дискредитация, эволюционирующая в параллель буржуазному презрению к физическому труду.

Греков, чья культура зрелищна по сути, не упрекнуть в умалении телесно-физической реальности и действий, на нее направленных. Отвергается лишь деятельность ради деятельности (praxis), утверждается деятельность содержательная, творческая (poesis). Циничную аберрацию произведет буржуазно-пролетарское сознание. Поэта, оправдывающегося: «я работал: писал стихи», будут обвинять в тунеядстве. Буржуазно-пролетарский ментальный альянс неудивителен. Антагонисты не только сталкиваются лицом к лицу в открытом бою, но и исподтишка травят друг друга. И тем эффективнее, чем утомительнее исторический опыт. «Когда-то освоивший марксизм рабочий класс имел намерение материально экспроприировать буржуазию; но еще задолго до того, как он приступил к этому, буржуазные разбойники уже экспроприировали его духовно. Буржуа разом научили рабочего тому, что представляет собой социализм, и тому, как обязан мыслить настоящий социалист» [2, 218]. Рабство древних — экономическая нужда и производственная необходимость: согласно хитрому разуму. По совести говоря, блеклый шлейф воинской доблести: опиум победителя, ярмо побежденного. Однако, как бы то ни было, античный каменотес сравним в культуре со скульптором. И статуарное изображение человека — опорный символ эллинского наследия. Греки, подражая, соревновались с природой. Солнце, волны и морская гладь, ветер, скалистые и песчаные берега — и все это на высшем градусе насыщения. Превыше всех превращенных форм. Все это — сразу, без посредников, даром. Не обделен натурным богатством и самый последний бедняк. Альбер Камю с алжирского берега назовет природу Средиземноморья царской роскошью, какую таит в себе нищая жизнь (см.: [3, 391]). Великолепием естественных пейзажей (не пустынная Иудея) эллины и иже с ними были защищены от упования на трансцендентность и от тотальной экспансии отчужденно-превратных форм.

Капитализм, пустив первые ростки в итальянских портах, обретает архетипические черты в более северных равнинных широтах, в промозглой туманности унылых побережий. Стартовый культ изощренного techne со временем там уступает место пафосу автономного действия и его зримой видимости. Все ценности мира сгруппированы в тонкой оболочке цивилизации, разрыв грозит катастрофой. Таков постулат. Следствия: никаких глубоких преобразований; хвала имитации. Во всяком случае, на площадке совершенного капитализма. Он превращен в экспозицию: смотреть разрешается — руками не трогать! К пелене демонстративного умиротворения приклеен холодный расчет. Окончательно переформатировать человека. Расплющить. В режиме эффективности.

Даже благожелательный к ее китайской вариации Ф. Жюльен реконструирует удручающее кредо-ожидание: «Пусть эффективность развивается своим путем и да исчезнет тот, кто ее производит» [1]. Это в перспективе. Увы, не далекой. Горизонт аутентичной, западной эффективности отличается малым, протокольным наличием виртуального наблюдателя виртуальных эффектов.

Пока же прозаично констатируем эмпирически фиксируемое и проверяемое в нашей действительности (подробнее см.: [4]):

• эффективность генерирует безразличие к человеческим судьбам, цинизм и лицемерие;
• эффективность не чутка, индифферентна к социальной справедливости, за исключением либерально-формализованной ее версии: по закону — значит по праву;
• линия эффективности обнаруживает себя в интенсификации труда как ресурсе его эксплуатации и в примате имиджа деятельности над ее внутренним содержанием;
• курс на эффективность самым пагубным образом сказывается на тех сферах деятельности, которые ближе всего к человеку и его творческой стезе: здравоохранении, образовании, культуре, науке: превращение врача и учителя в носильщика услуг — неприкрытая месть посредника-монетариста людям содержательного труда — пресмыкаясь перед денежными потоками, провоцирует к тому и других (от резкой оценки тут не удержаться); количественный рост наукометрических показателей абсолютно ничего не говорит о качестве обнародованных идей;
• сами по себе интенсивность и эффективность труда отнюдь не гарантируют плодотворного хозяйствования: интенсивность здесь — как частное от деления количества труда на его время — абстрагируется от пространственно-территориальных характеристик и обстоятельств, а если и помещает их рядом с временными в знаменатель, то логично стремится к их минимизации; иными словами, чем масштабнее территория хозяйствования, тем более критична и предвзята к ней матрица интенсивности и эффективности;
• критерий эффективности, механически перенесенный на социальную жизнь из области экономики, и там далеко не безупречен. Что до собственно общественных процессов и состояний, их эффективность прямо пропорциональна совершенству капиталистических отношений. Совершенству безрадостному, беспримесно тоталитарному, свободному от авторитарных жестов и рудиментов человеческого достоинства.

Литература

1. Жюльен Ф. Трактат об эффективности / Под ред. Н.Н. Трубникова. М.; СПб., 1999 // http://www.gtmarket.ru/laboratory/ basis/5125.

2. Никиш Э. Жизнь, на которую я отважился. Встречи и события. СПб., 2012.

3. Камю А. Первый человек // Камю А. Соч.: В 5 т. Т. 4. Харьков, 1998.

4. Фатенков А.Н. Мировоззренческие каверзы инновационной России // Философия и культура. 2013. № 8.