Ключевые слова: принципы русской цивилизации, принципы западной модели хозяйствования, отношение к науке, неэкономический человек, система ценностей, Европа, православие, поведенческие стереотипы.

Abstract. The fundamental incompatibility of Russian and Western civilization patterns is studied. The basic principles and characteristics of the functioning of the socio-economic models in Russia and in the West are revealed. Author concludes that Russia has unrealized potential for growth, based on the spiritual revival of the Russian national dignity and character.

Keywords: principles of Russian civilization, principles of the Western economic model, attitude to science, homo non-economicus, values, Europe, Orthodoxy, behavioral stereotypes.

Антикризисный потенциал русской цивилизации

Западная цивилизация экономикоцентрична, основана на принципе максимизации индивидуальной полезности в условиях ограниченности ресурсов. В данной связи следует отметить, что принципы, формирующие развитие Западной цивилизации, существенно отличаются от принципов Восточно-христианско-евразийской цивилизации, ядром которой выступает русская цивилизация. Принципиальная несовместимость двух цивилизационных матриц является основной причиной глубокого и затяжного кризиса, который переживает сегодня Россия.

Атрибутивное, по преимуществу внешнее подражание в России западной капиталистической практике бытоустройства и хозяйства не означает одновременного встраивания России в эволюционную парадигму западноевропейских ценностей и безоговорочного принятия ее основных институциональных механизмов. Прежде всего, это касается саботажа православной славянской поведенческой психологией таких базовых понятий западной социально-экономической модели, как конкуренция, материальный фетишизм и техническая модернизация, а также умаления значимости договорных и правовых отношений, которые пронизывают все без исключения сферы организации жизни западного социума.

Кроме того, основной тенденцией развития современного западноевропейского общества выступает «экономический империализм»,конечной целью которого является унификация всего разрозненного набора наук об обществе на базе неоклассического подхода, что в свою очередь предусматривает проникновение микроэкономического инструментария во все сферы внерыночной деятельности (образование, охрану здоровья, брак, планирование семьи). Такое чрезвычайное отношение к экономиксу связано не только с наследием эпохи Просвещения, но и с традиционной ограниченностью европейского жизненного пространства, дефицитом территории и природных ресурсов, что обусловливает необходимость постоянной модернизации существующих производственных и социальных процессов с целью непрерывного повышения их эффективности. Напротив, в России наука до сих пор играет маргинальную роль с учетом территориальных преимуществ и относительной неограниченности природных ресурсов, а также уверенности в неизменности этого статус-кво, которая, однако, может оказаться фатальной в долгосрочной перспективе, поскольку с крахом СССР советские республики оказались на обочине мирового развития, были, по сути, превращены в сырьевые придатки транснациональной капиталократии, олигополизировавшей мировые рынки товаров и услуг с высокой долей добавленной стоимости.

Рискнем предположить, что искнем предоложить, РРив основе российской цивилизационной матрицы находятся принципыбунтарства и злободневности («повседневный» поиск нового смысла жизни, борьба духа и плоти) в противовес принципам конкуренции и эволюционизма (борьба за ресурсы в условиях «естественного отбора» с целью удовлетворения гедонистических, плотских потребностей), что легли в основу западной культуры хозяйствования (которая сегодня находится под мощным влиянием англосаксонской традиции). Действие данных принципов прослеживается как в восприятии окружающего мира и места в нем человека, так и в отношении ко времени.

Принцип конкуренции (соперничества) не играет в России такой ключевой роли, как в западной культуре хозяйствования. Основополагающими факторами в характеристике русского психотипа неизменными будут бескорыстие, солидарность, альтруистическая соревновательность, взаимовыручка: «человек человеку — друг, товарищ и брат», «сам погибай, а товарища выручай», «последнюю рубашку снимет и отдаст», «побеждает дружба». Такой подход прямо противоположен западноевропейским установкам: «человек человеку — волк», «война всех против всех», «кто первый пришел, того и обслужим», «побеждает сильнейший». В славянской традиции талант (неформальный лидер) всегда поставлен в услужение коллективу и выполняет универсальные функции, одновременно осуществляя планирование, руководство и контроль над всеми производственными процессами. При этом коллектив не всегда готов предоставить таланту привилегированное положение, поэтому, если талант отказывается служить коллективу на общих основаниях, требуя для себя особых условий, коллектив, как правило, вытесняет его из своих рядов. Напротив, второстепенные члены коллектива чувствуют себя защищенными и имеют гораздо больше шансов на получение особых выгод. При этом результат и качество выполняемой работы имеют второстепенное значение.

Противоположной является ситуация в западной культуре. Здесь, наоборот, талант востребован не универсально, а функционально — для подержания жизнеспособности конкурентной среды (в рамках глобальной борьбы ТНК-монополий). Работа строго функциональна и узко специализирована, каждый член западного корпоративного сообщества беспрекословно выполняет возложенные на него второстепенные функции, давая возможность таланту в максимально полном объеме реализовывать свой конкурентный потенциал. При этом система создает для таланта наиболее комфортные условия и готова сколь угодно долго жертвовать второстепенными членами коллектива, прежде чем пойдет на ущемление таланта, от которого в первую очередь зависят эффективность и гиперпроизводительность квазирыночной системы ТНК-монополий, создающих и распределяющих глобальную добавленную стоимость.

В западной культуре воспроизводства высокие шансы для победы сильнейшего обеспечиваются благодаря функционированию единого конкурентного поля (level playing field), действию общих для всех правил. Напротив, наибольшим авторитетом в русской культуре и психологии пользуется как раз тот, кто возвышается вопреки следованию каким-либо правилам. Поскольку славянский характер с трудом приемлет установку каких-либо правил, конкуренция, в общем и целом, является для него чуждым понятием. «Правильные» считаются маргиналами, к которым относятся с подозрением, или даже с презрением. (Особенно ярко данный факт прослеживается в молодежной среде, где подобные индивиды в последнее время получили прозвище «ботаник».)

Склонность к одержимости и пренебрежение материальными ценностями.Эти славянские качества резко противопоставляются западным установкам на «вечную» модернизацию. Пожалуй, ни в какой другой высокой культуре нет такого пренебрежительного отношения к науке и технике, как в русской. К примеру, гений М.В. Ломоносова был практически не востребован российским высшим обществом XVIII в. и развивался исключительно благодаря высокому покровительству и внутренней инерции Петровских реформ. Вплоть до середины XIX в. просвещение считалось не обязательным для русского человека и чем-то совершенно лишним для элиты. Популярность французских гувернеров в дворянских кругах России была скорее данью моде, чем желанием постижения культурных просвещенческих французских традиций. Только в советский период наука в СССР приобретает то естественно-испытательное значение, которое она имеет на Западе. Немецкий философ О. Шпенглер отмечал, что для «цветных», т. е. «небелых», народов (к которым он, кстати, относил и русских!), фаустовская техника не является внутренней потребностью. «Для “цветного”, — пишет О. Шпенглер, — она лишь оружие в борьбе с фаустовской цивилизацией, что-то вроде времянки в лесу, которую оставляют, когда она выполнила свою роль» [1, 491—492].

В современной России наука до сих пор не имеет того приоритета, который в данной связи существует на Западе. И дело здесь не только в дефиците финансирования, а, главным образом, в отсутствии заказа на долгосрочное преобразование действительности. В русском мировоззренческом православном генотипе нет культа будущего, нет стремления к долгосрочному планированию жизни («Не тревожьтесь о завтрашнем дне»). Отношение к вещам — пренебрежительное. Трудно представить себе общество, которое бы растрачивала свои ресурсы с большей нерациональностью. Сколь угодно долго и прилежно можно перенимать западный опыт, но протестантская этика остается чуждой русской поведенческой психологии. В западной культуре человек через развитие науки и техники подчиняет себе ресурсы и энергетику природы для воспроизводства материальной бытовой культуры, обслуживание которой становится смыслом его жизненного существования, передаваемого в последующих поколениях. В славянской же культуре отсутствует то материалистическое отношение к природе, которое играет определяющую роль для развития науки и техники, подтверждая одержимость, спонтанность и непоследовательность, отличающие славянский жизненный уклад.

Академик РАН Н.Я. Петраков, отождествляя русское «авось» с синдромом выбора дестабилизационной политики в России, отмечал, что этот выбор «нерационален и консервативно зациклен в своих переходах от социальной всеядности к полному неприятию социального консенсуса; по форме разрушителен, или, по меньшей мере, неконструктивен» [2, 75]. В русской культуре происходит атрибутивно-показное подражание Западу в смысле владения теми предметами, которые на сегодняшний день являются на Западе престижными. В данной связи в России нет стремления к тщательному и беспрерывному обслуживанию этих предметов, сохранению и воспроизводству (амортизации) их ценности. Примером тому является хотя бы отношение к роскошным виллам, выросшим как грибы после дождя на постсоветском пространстве, в которых годами никто не проживает и которые простаивают без должного ухода, или то, с какой легкостью уничтожаются шикарные автомобили на бездорожье. Подобное отношение к дорогим вещам возможно только с учетом неограниченности ресурсов. Поэтому наука может быть востребована в России только при наличии внешней угрозы, связанной с посягательством на захват этих ресурсов. Как, к примеру, угрозы со стороны Османской империи и Швеции, которые подвинули Петра I на изучение кораблестроения, военных и других наук. Точно так же образ внешнего врага создал предпосылки для мощного развития естественных наук и технического переоснащения промышленности в сталинской России. Нависшая над современной Россией угроза окончательного превращения в сырьевую колонию Запада снова вынуждает российское руководство искать пути развития собственной науки и социально-экономического моделирования. Но эта потребность, очевидно, является не столько имманентной составляющей русской души, сколько вынужденной мерой защиты от внешней угрозы.

При этом в России только сейчас начинает возвращаться понимание того, что идеология может выступать как мощнейший стимулятор, так и подавитель творческой и созидательной деятельности общества.

Неправильный выбор идеологии, без учета цивилизационной специфики, может оказать достаточно пагубное влияние на общественное сознание. Либерально-протестантская идеология разрушает православно-патриархальные устои, веками определявшими образ жизни в России, отвлекает население от созидательного труда во имя своего собственного национального будущего, создает ложные иллюзии эфемерного европейско-космополитического благополучия.

Известный русский историк и социолог славянофильского направления XIX в. Н.Я. Данилевский, отождествляя Европу с поприщем германо-романской цивилизации, указывал на то, что Россия не может принадлежать Европе, поскольку она не питалась теми корнями, которые черпали пищу из глубины германского духа: не участвовала в борьбе с феодальным насилием, заложившей основу выработки форм гражданской свободы; не боролась с католичеством за религиозную свободу в форме протестантизма; не знала действия схоластики, а, следовательно, не вырабатывала той свободы мысли, которая создала науку [3, 75—76].

Испокон веков стержневым элементом функционирования западного хозяйственного механизма выступает культура договорных отношений и прав собственности. Конституции западных государств гарантируют человеку право на свободу развития индивидуальности, если только эта свобода не входит в конфликт с правами другого человека или не нарушает установившийся конституционный порядок и законы. Права свободы уходят своими корнями в 1215 г. — год подписания Великой хартии вольностей, когда восставшие бароны вынудили английского монарха признать их права собственности на землю. Эта хартия и заложила основу современных договорных отношений на всем современном Западе. Считается, что договорные отношения не были сформированы в России надлежащим образом именно вследствие отсутствия института рыцарства. Как отмечает российский экономист Н.В. Новичков, в России «знать» всегда была в холопах у монарха, в то время как на Западе монарх был только первым среди равных [4, 40].

Н.А. Бердяев отмечал: «Россия никогда не была в западном смысле страной аристократической, как не стала буржуазной. Два противоположных начала легли в формацию русской души: природная, языческая дионисическая стихия и аскетически-монашеское православие. Именно они обусловили в русском народе противоположные свойства: деспотизм, гипертрофию государства и анархизм, вольность; жестокость, склонность к насилию и доброту, человечность, мягкость; обрядоверие и искание правды; индивидуализм, обостренное сознание личности и безличный коллективизм; национализм, самохвальство и универсализм, всечеловечность; эсхатологически-мессианскую религиозность и внешнее благочестие; искание Бога и воинствующее безбожие; смирение и наглость; рабство и бунт» [5, 44—45].

Вышесказанное подводит к выводу о том, что в России распространен особый тип человека, в некотором роде неэкономического (нематериального), у которого отсутствует та внутренняя стержневая установка на фетишизацию материальных ценностей, их сохранение и приумножение в последующих поколениях, которая на протяжение многих веков является определяющей для развития Западной цивилизации.

Заметим, что в западной культуре человек (очевидно, даже не осознавая этого) от рождения до смерти находится в унизительном рабском положении обслуги материальной стороны жизни, вещественного мира (призыв «возлюби ближнего» давно заменен императивом «работа превыше всего»), что ограничивает его духовную свободу и априори исключает возможность поиска альтернативного смысла жизни — разрушения старого ради создания нового.

В славянской же культуре пренебрежение материальными ценностями является выражением духовной свободы, а не отождествлением нищеты, как это трактуется на Западе. Относительно безразличное отношение к комфорту — скорее достоинство, чем недостаток, свидетельство нашего восприятия жизни как временного пребывания на Земле.

Подчеркнутая ценность сохранения души (чистой совести) для вечной жизни на фоне относительного игнорирования материальных благ до недавнего времени была нашей главной добродетелью и подтверждением превосходства над западным мировоззрением. Сегодня необходимо работать над восстановлением чувства русского национального достоинства, роли России в мире как оплота морали, справедливости, здравого смысла. Именно в этом и состоит главный антикризисный потенциал русской цивилизации.

Литература

1. Шпенглер О. Человек и техника // Культурология. XX век. Антология / Под ред. С.Я. Левита. М., 1995.

2. Петраков Н.Я. Русская рулетка: экономический эксперимент ценою 150 миллионов жизней. М., 1998.

3. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М., 2002.

4. Новичков Н.В. Европа и Россия: два пути к демократии // Современная Европа. 2008. № 3.

5. Бердяев Н.А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века // О России и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья (Н.А. Бердяев, Б.П. Вышеславцев, В.В. Зеньковский, П.А. Сорокин, Г.П. Федотов, Г.В. Флоровский). М., 1990.

Статья опубликована в:

Философия хозяйства. Альманах Центра общественных наук и экономического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова. 2015. № 1. C. 15 - 20