***

Сегодня в повестке общественных дискуссий все сильнее и ярче утверждает себя общественный запрос на патриотизм как на ту идеологию, которая предполагала бы связь человека не только с культурно-историческим наследием нашей страны, но и возможность служения ей через большое дело в истории и через поступок — в культуре.

Но патриотизм имеет разные исторические формы, например, патриотизм феодальной России 1812 г. или советский патриотизм времен Великой отечественной войны и т.д. Патриотизм различается еще и по своему содержанию: например, он бывает деятельностным и ритуально-казенным. Кроме того, патриотизм бывает прогрессивным и реакционным, когда в одном случае он предполагает развитие страны на основе интернациональных связей с другими народами и странами; в другом — возвышение значения своей страны за счет эксплуатации и подавления народов других стран, более того — отделения и обособления от них.

Возрастание общественной актуальности патриотизма сегодня неслучайно. Современный мир, все более сталкиваясь с ростом социокультурных противоречий, вызываемых глобализацией и «столкновением цивилизаций» (Сэмюэль Хантингтон), «рыночным фундаментализмом» и медийным манипулированием, дегуманизацией и гегемонией масскультуры, ищет пути выхода из этих гуманитарных ловушек XXI в. Сегодня народы и страны, разделенные глобальной конкуренцией, не имеют той интернациональной взаимосвязи, которая позволила бы им совместно искать выход из ловушек капиталистической глобализации, отчасти поэтому каждая страна пытается обособленно искать выход из создавшегося положения. В нашей стране эта тенденция усиливается еще и тем, что на фоне исторической катастрофы, вызванной распадом СССР, общество на протяжении 25 лет постсоветской истории подвергалось культурному и историческому унижению и подавлению, что в значительной степени сохраняется и сегодня. Это обстоятельство не могло не вызвать чувство оскорбленного общественного достоинства и исторической памяти. Вот почему на протяжении всех этих лет частота обращений к практикам СССР не только не угасала, но и возрастает.

Автор также поворачивается в сторону СССР, чтобы разглядеть вектор прорыва из ловушек настоящего в пространство развития будущего нашей страны, и что очень важно — как настоящего, ибо возрастающая напряженность геополитической ситуации не оставляет нам сегодня права на ожидание. И все же, почему, пытаясь разглядеть будущее, общество постоянно оглядывается в сторону СССР?

 Оглядывается или всматривается? И что за этим стоит: ностальгия по молодости и только? Но к практикам СССР нередко обращаются и те, кто родился после распада СССР. Что они ищут для себя в этом обращении? Может быть, это ностальгия по тому будущему, в котором гражданин России сможет не только уважать и гордиться своей страной, но и иметь возможность служить практическим делом ее процветанию, а это значит — служить делу развития прежде всего самого человека.

В связи с этим рассмотрим некоторые предпосылки, вызывающие в обществе те или иные повороты в сторону разных практик СССР, причем в контексте набирающей за последнее время тенденции того, что называется патриотизмом.

Обращение первое: симулякр движения рождает пустоту

Распад СССР обернулся, с одной стороны, самосознанием исторической катастрофы и личной трагедии, с другой — открытием потребительских достижений западной цивилизации (для тех, у кого были деньги): новыми кухонными и стиральными машинами, новыми продуктами в ярких обертках, не доступными прежде возможностями туристического открытия мира. Правда, тут вспоминаются слова Марины Цветаевой о том, что туризм для России смерти подобен.

Особенность современного рынка заключается в том, что, вырастая из глобальной гегемонии капитала и базируясь на информационных технологиях и современных средствах телекоммуникаций, массмедийной экспансии, рынок становится некой тотальностью, проникающей во все сферы жизни человека и общества. И это действительно так: человек сегодня живет в условиях не просто господства рыночных отношений, но именно диктатуры рыночного тоталитаризма, рождающего и своих апологетов.

А в начале 1990-х разнообразие и яркость хлынувшего в Россию потока прежде невиданных товаров поначалу не вызвали мощного эмоционального бума, ибо еще сказывался высокий уровень культуры, с которой советские люди были катапультированы «без парашюта» в лавочное пространство 1990-х. Как писал Марк Блок: «Люди тогда уже знали и куплю, и продажу, но они в отличие от современников еще не жили этим» [4].

Дух потребительства пришел позже — по мере вымывания культуры. И все же интерес к этим новым товарам был, но это был специфический интерес: поначалу они рассматривались прежде всего как элементы, из которых можно было конструировать образ приватного жизненного пространства в соответствии с личным представлением о западном стиле жизни. Не о нем ли мечтали многие интеллигенты брежневской поры?

А так как интенсивность обновления рыночного ассортимента постоянно возрастает, то возможность потребления (при наличии средств) становится неиссякаемой в принципе. Соответственно и конструирование частного жизненного пространства на основе все более интенсивной смены вчера купленных на сегодня покупаемые вещи становится перманентным.

Так в постсоветской системе происходило утверждение нового lifestyle под названием «евроремонт». Именно так автор данной статьи называет этот стиль, ибо понятие «евроремонт» у нас обрело значение символа рыночного обновления, напоминающего гегелевскую «дурную бесконечность» как «неограниченный процесс однообразных, однотипных изменений, ничем не разрешающихся».

И чем интенсивнее становится сменяемость рыночных однообразий, тем сильнее оказывается невнятность ощущения как собственного «Я», так и того, что именуется действительностью. Ощущение жизненного пространства-времени постепенно сводится к плоскости компьютерного монитора. Можно сказать, что местом поселения современного рыночного человека является хронотоп онтологической мертвечины, где история лишена движения, а культура — живых отношений. Вот эту мертвую всеобщность и являет собой частный интерес, лежащий в основе рыночной (лавочной) глобализации, которую нам преподносят как вершину современной западной цивилизации.

Но сама социально-экономическая реальность, казалось бы, полна движения: в ней как бы идут реформы и модернизационные процессы; имена одних чиновников и бизнесменов, укравших миллионы из госказны, сменяются другими, хотя все они при этом как-то безнаказанно растворяются в анонимности информационного потока. Истории с этими лицами, как и положено, обрываются на самом интересном месте, поэтому то, что происходит с ними, после того как их ловят за руку, — нам знать уже не дано — как говорится, «и пучина сия поглотила ея». А дышащие им в спину новые имена высокопоставленных чиновников с новыми накраденными миллионами (вообще-то принадлежащими обществу) вытесняют из оперативной медийной памяти имена предыдущих. Но иллюзия движения тем не менее возникает — как при просмотре старинного праксиноскопа.

И уже совсем не иллюзорно падают самолеты и вертолеты, опрокидываются автобусы с пассажирами, тонут судна в зимних морях, обваливаются дома и казармы — сколько горя, трагедий каждый день, а драматургии как не было, так и нет. «Дурная бесконечность» как симулякр развития рождает пустоту, лишенную человеческого измерения. Вот это чудовищное противоречие как раз и выражает антигуманную сущность российской действительности, продиктованной властью капитала и рыночного тоталитаризма, которая способна лишь подавлять развитие человека.

 А ведь тот же деятельностный патриотизм, предполагая индивида как созидателя истории и культуры страны, объективно заинтересован в развитии сущностных сил человека как важнейшей предпосылки процветания всей общественной системы как таковой.

Обращение второе: разотчуждение —
главный неписаный закон СССР

Говоря о разных формах патриотизма, важно понять, что в этом случае является его детерминирующей основой: область субъективного идеализма (если мы сводим это понятие лишь к личному отношению индивида к понятию «Россия») или же некая материальная основа, тогда возникает вопрос — какая?

И еще важный момент: понятие «деятельностный патриотизм» исключает принцип отчужденного (равнодушного) отношения к действительности, характер развития которой как раз и определяет потенциал и индивида, и общественной системы в целом. В связи с этим возникает вопрос: насколько действительность современной России может формировать именно конструктивно-созидательный тип патриотизма, а не что-нибудь иное? 

Обращаясь же к нашей действительности, нельзя не заметить, что та мера отчуждения, которая обусловлена властью российского олигархического капитала и коррумпированной бюрократии, может порождать только жизненно опасную реальность, которая убивает и человека, и последние остатки общественного гуманизма. Впрочем, это закономерно для любого типа капитализма, порождающего разные формы отчуждения.

Лишь Красный Октябрь 1917 г. способен был осуществить революционный прорыв из них. Это не значит, что в СССР не было отчуждения: в нем были и те формы, что достались от царского режима, и те, что возникали уже в рамках советской реальности. Но главное было другое: саму суть начатых революционных преобразований большевики связали с проблемой отчуждения, а точнее — с принципом деятельностного снятия (преодоления) его разных конкретно-исторических форм. Это отношение автор определяет в своих работах как «разотчуждение» теоретически раскрывая его как конкретно-всеобщее отношение освободительной (социалистической) тенденции истории и культуры СССР [5].

Другими словами, в СССР был утвержден принцип неравнодушного отношения к отчуждению (и это есть первый шаг на пути к разотчуждению), причем как принцип личной этической позиции и гражданской одновременно. Суть этого принципа такова: «советский человек», т.е.  «настоящий человек» (в СССР это были синонимы) не имеет право быть равнодушным. Более того, этот императив считался основополагающим для каждого: для гражданина, для государственного деятеля и для творца (художника и ученого). Он был обязателен для человека любого возраста, любой национальности и любой профессии. Более того, он был главным критерием замера человеческого в человеке. Другой вопрос, как и в какой мере он проявлялся. В любом случае, принцип неравнодушного отношения к человеку и окружающей действительности, причем проявляемый и это особенно важно — как деятельностный акт(что есть суть практической этики), задавал и соответствующую ему форму — форму личностного поступка.

Именно через акт поступка советский индивид как раз и выражал свой категориальный императив разотчуждения как конкретно-всеобщее отношение. Как писал Михаил Бахтин, именно действие-поступок соединяет объективное бытие и субъекта («Я») в то целое, где бытие становится бытием-событием, а индивид — его субъектом. И суть этого поступка — ответственность, а точнее — «единство ответственности» [2].

Наряду с этим следует отметить одно важное положение: разотчуждение предполагает не идеалистические, а вполне материальные основы своего генезиса, ибо оно связано с практическим и качественным преобразованием действительности, сверхзадача которого есть освобождение человека и общества от власти всех форм отчуждения.

Субъектом же этих преобразований было само общество. Несмотря на доминирование бюрократических тенденций, советский человек пытался осуществить себя как творец истории, причем в самых разных ипостасях: в 1920-е — как борец за мировую революцию, в 1930-е — как энтузиаст первых пятилеток, в 1940-е — как борец против мирового фашизма, в 1950-е — как энтузиаст освоения целинных земель, в 1960-е — как строитель «городов, у которых названия нет»,
и в 1970-е — как строитель БАМа.

Разотчуждение, будучи конкретно-всеобщей основой и советской истории, и советской культуры, стало основой их диалектического единства.

Именно поэтому оно имело силу едва ли не главного неписаного закона советской жизни, который выступал прежде всего, как этический императив, задающий отношение к самым разным вещам, делая понятным без слов, почему нельзя красть продукты в детских садах, почему надо так строить дома и казармы для будущих защитников страны, чтобы не было стыдно перед самим собой, почему, замерзая от холода, люди в блокадном Ленинграде не вырубали деревья в Летнем саду.

Это не значит, что в СССР все следовали этому императиву. Но даже отступая от него, индивид осознавал это как нарушение основополагающего принципа не только общества, но и того, что позволяет ему рассчитывать на уважение себя со стороны окружающих. Это так же, как человек Средневековья, который, даже нарушая религиозные заповеди, все же осознавал это нарушение как грех и затем раскаивался в нем, в отличие от человека эпохи Возрождения, который, совершая самые дикие преступления, тем не менее и не думал в них раскаиваться, потому, что последним критерием для человеческого поведения считалась тогда сама же изолированно чувствовавшая себя личность [36].

Рассматривая принцип «разотчуждения», следует подчеркнуть еще один важный момент. Именно то положение, что в основе генезиса СССР как социалистической системы лежала не какая-либо абстрактная идея (национальная или религиозная, или некая политическая), а именно сам принцип деятельностного преобразования действительности, связанный с формированием качественно новых общественных отношений, свободных от власти тех или иных господствующих форм отчуждения, — именно это и стало важнейшей предпосылкой развития интернационализмасоветского общества и системы в целом.

Именно принцип субъектности, проявляемый в практике совместного и творческого преобразования действительности, и определил принцип интернационализма советской истории и всемирности советской культуры. И в этом была сила советской системы и советского общества — сила, позволявшая решать проблемы мира как свои, и свои — как проблемы мира. Победа СССР над мировым фашизмом — одно из великих тому подтверждений.

Именно вектор развития общества и системы, ориентированный на деятельностное преобразование действительности на основе разрешения ее тяжелейших противоречий, становился важнейшей предпосылкой зарождения ростков «царства свободы». Именно «царство свободы» как красная нить советской истории, пробивающаяся через разрешение сложнейших противоречий XX в., является причиной того, что к теме СССР сегодня все чаще обращаются и молодые люди.

А есть ли сегодня такой неписаный закон, который определяет законы и правила во всех сферах общественной жизнедеятельности? Да, такой закон есть, но про него нигде не сказано в документах, хотя про него знают все, даже дети, которые не умеют читать. Суть этого главного закона: частный интерес как личное обогащение любой ценой по формуле: «деньги — власть — деньги — власть». Вот почему поиск принципиально иной — гуманистической основы общественного мироустройства, имеющей силу главного неписаного закона, — как раз и заставляет сегодня разворачиваться в сторону СССР, чтобы понять, при каких условиях такой характер развития оказывается возможным, а при каких — нет.

Обращение третье: ориентация на культуру

Возможно ли конструктивно-творческое включение индивида
в деятельность, ориентированную на развитие потенциала страны в обход культуры? И каковы реальные предпосылки такого деятельностного патриотизма в современной российской действительности?

Современный российский капитализм, являющий собой его реверсивную (попятную) форму, во всей полноте показал одну  свою принципиальную особенность: если «естественно-исторический» капитализм имманентно исключал гуманизм как вектор общественного развития, то российский реверсивный капитализм начал утверждать себя именно с разрушения гуманистического потенциала СССР как его важнейшего достояния, но ведь гуманизм (человечность) культуры нельзя «сделать», его можно только вырастить как лес из редких пород деревьев. Закономерным следствием уничтожения гуманизма явилось и разрушение культурного достояния, причем не только СССР, но и того, что было наработано в ходе дореволюционной и мировой истории.

А вместе с культурным достоянием российский капитализм упразднил и понятие «человек» как мерило общественных отношений, а вместе с ним и все сопутствующие ему понятия: «творчество», «культура», «образование», «труд», а значит, и все связанные с ними смыслы.

Возникает вопрос: а возможно ли в принципе диалектическое сопряжение развития общества и культуры на основе предложенного автором понятия «разотчуждения»?

В связи с этим мы обратимся к тем советским практикам, которые были ориентированы на снятие отчуждения, с одной стороны, общества от культуры, а с другой — интеллигенции от культурной политики. И прежде всего мы обратимся к практикам 1920-х гг., показывающим, какие огромные творческие преобразования происходили в этот период и в сфере культуры [6]. Вот ряд примеров, демонстрирующих разнообразный спектр направлений культурной политики большевиков периода 1920-х гг.

• Комиссариатом были ассигнованы довольно значительные суммы на приобретение тех или иных особенно ценных документов и рукописей, в частности, было затрачено 50 000 р. на покупку рукописей Пушкина [32, 26].
• «Румянцевскому музею только на покупку художественно-исторических ценностей было дано 250 000 р.» [32, 28—29].
• «Советы организовали ряд своих собственных» театров»
  [32, 32].
• Декабрь. 1917. Комиссариат народного просвещения уничтожил посмертное право наследников на творение литературы и науки [32].
• При этом произведения продавались за один том по 1 р. 50 к. за том, в то время как рыночная цена за такой же том их достигала 8—10 р. и больше. Комиссариат продавал свои издания почти по себестоимости с надбавкой в 10-15% на накладные расходы [32, 17].
•   По словам В. Керженцева, в 1919 г. вся Россия была покрыта киосками и книжными магазинами [32, 17].
• 10 января. 1918. Ташкент. Постановление СНК Туркестанского края об освобождении от воинской службы офицеров, имеющих звание учителя [33, 207].
• 6 мая 1918 г. Петроград. Открывается вторая выставка картин общества имени А.И. Куинджи. Экспонируются 385 произведений 55 художников [8, 19].
• 30 мая 1918 г. Постановление СНК «О запрещении вывоза за границу картины Боттичелли (тондо), принадлежавшей кн. Е.П. Мещерской, которая была передана в Румянцевский музей, а позднее — в Музей изобразительных искусств [56].
• 1 августа 1918 г. Москва. Постановление коллегии Наркомпроса о выдаче средств собирательнице русских народных песен А.И Третьяковой на организацию фольклорной экспедиции [37].
• 20 августа 1918 г. А.М. Горький, А.Н. Тихонов, З.И. Гржебин и И.П. Ладыжников заключают между собой договор об организации издательства «Всемирная литература» [1].
• 5 октября 1918 г. Выходит Постановление СНК «Об отпуске 5 млн. руб. Наркомпросу и о запрещении продажи школам и просветительным организациям учебников на коммерческих началах»; Постановление СНК «Об освобождении всех зданий, принадлежащих учебным заведениям и занятых учреждениями других ведомств» [12].
• 17 ноября 1918 г. Петроград. Торжественное открытие памятников Гейне у здания Петроградского университета [45].
• 4 января. 1919. Туркменская АССР, Семиреченский областной отдел по национальным делам принимает постановление о записи у народных акынов образцов народной поэзии и об использовании народных певцов для распространения в народе идей Советской власти и коммунистической партии» [32, 106].
• 13 апреля — 29 июня 1919 г. Петроград. В 17 залах Дворца искусств (бывший Зимний дворец) работает первая государственная свободная выставка произведений искусства. Представлено 1826 картин 299 художников[8, 46—47].
• 29 июля 1919 г. Москва. Декрет СНК «Об отмене права частной собственности на архивы русских писателей, композиторов, художников и ученых, хранящиеся в библиотеках и музеях» [13].
• 19 октября. 1919. Туркестанская АССР. Ташкент. Постановление Президиума ЦИК Советов республик о сокращении рабочего дня до 6 часов для слушателей вечерних школ и курсов [33, 144].
• 12 августа. 1920. Азербайджанская ССР. Баку. Издаются приказы Народного военного и морского комиссариата «Об освобождении от призыва в войска работников просвещения» [51].
• 29 июня 1920 г. Ленин пишет записку Е.А. Преображенскому в секретариат ЦК РКП(б) по вопросу об издании переводов лучших новых экономических работ и сочинений материалистов XVII—XVIII вв. [35].
• 4 февраля. 1921. Наркомпрос объявляет конкурс азбук для подростков 15—17 лет [20].
• 13 августа 1922 г. А.В. Луначарский получил подлинник дела Отдельного Кавказского корпуса за 1841 г. об убийстве на дуэли М.Ю. Лермонтова. Материал доставлен прибывшим на XII Всероссийскую конференцию РКП (б) начальником политотдела Отдельной Кавказской Армии т. Лисовским, купившим документы из частных рук [43].
• 21 августа 1924 г. В день столетия ссылки А.С. Пушкина в селе Михайловское открыт Пушкинский заповедник [44].
• 18 сентября 1924 г. Впервые за 100 лет существования Публичной библиотеки производится ее полная художественная реставрация [21].
• 13 февраля. 1925. СНК принимает декрет «Об освобождении Российской Филармонии от всех государственных и местных налогов и сборов [52].

А вот что писал о культурной политике большевиков такой яростный оппонент большевизма, как А. Терне (1922): «Музейное дело развито шире, ибо большевики свозят в музеи все награбленные в буржуйских квартирах предметы искусства, поскольку таковые не прилипают по дороге к рукам чекистов... Все музеи и картинные галереи открыты ежедневно и обычно полны публикой» [53].

А вот примеры уже научной политики большевиков, разработка которой началась уже в самый начальный период революционных преобразований.

• 2 декабря 1918 г. Петроград. На заседании КЕПС обсуждается вопрос об организации научных экспедиций для обследования залива Кара-Богаз-Гол и калиевых месторождений Соликамского края [39, 178—179].
• Май 1919 г. Петроград. Начинают работать первые, созданные после Октябрьской революции академические институты: Российский институт физико-химического анализа (во главе с академиком Н.С. Курнаковым) и платиновый (во главе с профессором Л.А. Чугаевым) [39, 139].
• 15 ноября 1918 г. Петроград. Учреждается Институт живого слова [7].
• 15 декабря 1918 г. Петроград. Коллегия Наркомпроса принимает решение о создании Оптического (ГОИ) и Керамического государственных институтов [39, 153].
• Январь 1919 г. Петроград. Начинает работать Государственный рентгенологический и радиологический институт (директор М.И. Неменов) [39, 240].
• 6 мая 1919 г. Учреждается Российский научно-химический институт в Москве [39, 137].
• 18 июня 1919 г. Учреждается Государственный гидрологический институт [39, 142].
• Январь 1920 г. При Оптическом институте начинает работать Атомная комиссия в составе Д.С. Рождественского, А.Н. Крылова, И.Ф. Иоффе и других [8, 174].
• 16 февраля 1920 г. КЕПС создает особый комитет для порайонного исследования и описания естественных богатств страны. Председатель комитета — академик А.Е.Ферсман [38].
• 10 марта 1921 г. СНК издает декрет об учреждении при Наркомпросе плавучего Морского института для всестороннего и планомерного исследования северных морей [26].
• 16 января 1922 г. Научно-техническая секция ГУС принимает решение об учреждении Государственного радиевого института во главе с академиком В.И. Вернадским [39, 171].
• 17 сентября 1922 г. Торжественное открытие Государственного института театрального искусства (ГИТИС) [42].
• 30 ноября 1921 г. Петроград. Радиевый завод, организованный Академией наук, получает первые высокоактивные препараты радия из отечественного сырья 8, 309].

Значимость и успехи культурной революции большевиков были признаны многими, в том числе и западными исследователями. ВотчтообэтомписалРоджерПетибридж (The Social Prelude to Stalinism. Pethybridge, Roger. Published by Macmillan, London, 1977): «В течение 22 лет Советское правительство подтянуло свой народ до уровня грамотности большинства западноевропейских стран в конце ХIХ-го столетия. В Британии, Франции и Германии подобного успеха удалось добиться, по меньшей мере за сто лет» (цит. по: [31]).

Подобную оценку дает и Г. Уэллс: «И, хотя я был исполнен предубеждения и недоверия, теперь мне приходится признать, что в условиях величайших трудностей большевики сумели поднять дело просвещения на поразительную высоту» [54, 81].

И далее продолжает он: «В осажденной, голодающей стране большевики из принципа сделали то, что всякое другое правительство сделало бы по необходимости» [54, 77].

Результаты культурной революции большевиков были настолько заметными, что это отмечали даже те, кто активно боролся против власти Советов, например, известный идейный лидер монархизма В. Шульгин [57].

В связи с культурными преобразованиями 1920-х гг. отметим и роль той интеллигенции, которая подключилась к этим практикам. Как известно, в начальный период Октябрьской революции (октябрь 1917 — весна 1918 г.) большая часть интеллигенции отказывалась работать с Советской властью. Не так много нашлось тех, кто как А.А. Блок, отвечая на вопрос анкеты газеты «Эхо»: «Может ли интеллигенция работать с большевиками?», в 1918 г. ответил: «Может и обязана… Интеллигенция (имеется в виду лучшая демократическая часть — Л. Черепнин) всегда была революционна. Декреты большевиков — это символы интеллигенции. Брошенные лозунги, требующие разработки» [3].

Период с октября 1917 до весны 1918 г. в целом же отличался активным и пассивным саботажем со стороны интеллигенции. Например, на общем собрании членов Академии союза Петрограда 26 октября 1917 г. года был принят «Протест Академии союза» с призывом не поддерживать Советскую власть [14, 23].

Другой пример: саботаж учителей с осени 1917 до весны 1918 г. привел к тому, что текущий учебный год реально для учеников был потерян.

Но уже в январе 1918 г. начались переговоры, иногда переходящие в деловой диалог, как это было, например, между Наркомпросом и той же Академией союза Петрограда. А уже с весны 1918 г. начали устанавливаться деловые отношения между органами власти и прежними структурами (ее отдельными представителями). Но с наступлением НЭПа опять началось обострение этих отношений
[14, 24].

И даже в первый революционный период среди интеллигентов было немало тех, кто все-таки принял Советскую власть. И это неслучайно: демократичность культурной политики большевиков проявлялась и в ее опоре на участие самих деятелей культуры в социальных преобразованиях того периода. Свое согласие на участие в революционных преобразованиях почти сразу подтвердили А. Блок, В.Брюсов, Е. Вахтангов, И. Грабарь, М. Ермолова, В. Кандинский, В. Мейерхольд, В. Немирович-Данченко, К. Станиславский, А. Сумбатов-Южин, Л. Собинов, С. Эйзенштейн и многие другие, а из числа ученых — А. Бах, В. Бехтерев, Н. Жуковский, Д. Заболотный, А. Карпинский, А. Крылов И. Павлов, Д.Прянишников К. Циолковский, Л. Чугаев, С. Федоров и др.

Многие художники нередко напрямую включались в процессы управления культурной политикой. Вот лишь некоторые примеры.

• Март 1918 г. Петроград. А. Блок приступает к работе в Петроградском театральном отделе Наркомпроса в качестве председателя репертуарной секции [28].
•  К. Малевич был назначен временно для охранения ценностей Кремля [34].
• 11 апреля. 1918. Собрание деятелей искусств, созданное Моссоветом, избирает Коллегию по делам изобразительных искусств — совещательный орган для координации работы художественных учреждений и оказания им помощи. В состав Коллегии вошли: В. Веснин, И. Жолтовский, С. Коненков, П. Кончаловский,
• Май. 19018. Создается комиссия по сохранению и распространению памятников живописи в России под руководством И.Э. Грабаря [11].
• Октябрь. 1918. Одним из руководителей Свободных государственно-художественных мастерских назначен В. Кандинский [27].
• Январь. 1919. В.Я. Брюсов назначен заведующим Московским отделом библиографического отдела Наркомпроса [46].
• Сентябрь. 1921. В Москве открывается государственная библиотека, показательный литературный техникум. Среди профессоров: А. Белый, В.Я. Брюсов, Айхенвальд.
• 14 апреля. 1923. Композитор А.К. Глазунов назначен директором Петроградской консерватории.
• В 1925 г. в Ленинградском государственном институте истории искусств преподавали Тынянов, Томашевский, Эйхенбаум, Жирмунский, Щерба, Виноградов, Ларин, Якубинский, Бернштейн [10].

С инициативами социального творчества выступали даже представители интеллигенции, находящиеся в эмиграции. Так, например, в 1918 г. П.И. Бирюков, русский эмигрант, проживавший в Швейцарии, обратился к Луначарскому с просьбой посодействовать его возвращению в Советскую Россию и участию его в работе Наркомпроса. У Бирюкова были идеи о реорганизации образования [55].

 Содержание, новизна, темпы и результаты культурных преобразований, проводимых большевиками в 1920-е гг. — все это обращает на себя внимание и со стороны мировой культурной общественности. Вот некоторые примеры.

• 23 июня 1922 г. Вернувшись из Флоренции, организаторы русского отдела на международной книжной выставке (7 мая 1922 г. открылась выставка) свидетельствуют о большом успехе отдела, ставшего центральным местом выставки. Советская Россия получила приглашение участвовать в Международном книжном комитете по восстановлению международной книжной торговли и обмена изданиями [22].
• Ранее 15 февраля 1923 г. Устанавливаются связи с Международной конфедерацией музыкантов (Брюссель) [23].
• 14 апреля 1923 г. Директор Петроградской консерватории А.К. Глазунов избран почетным членом Берлинской академии наук [24].
• 26 июня 1923 г. Публикуются письма известного германского дирижера Густава Брехера, гастролировавшего в Москве Наркому просвещения А.В. Луначарскому и Государственному институту музыкальной науки, в которых выражалось восхищение высоким уровнем художественной жизни в Советской России [25].
• 9 ноября 1923 г. Издательские и научные организации Франции возбудили вопрос об устройстве в России выставки французской научной книги] [47].
• 12 ноября 1923 г. Альберт Эйнштейн по радиотелефону приветствует Советскую Россию[48].
• 8 декабря 1923 г. Известная французская ученая Мария-Склодовская-Кюри выразила пожелание ознакомиться с работами советских ученых Рентгенологического и Радиологического институтов [49].
• 22 июля 1924 г. Иностранная печать отмечает большой успех советских экспонатов книг, представленных на международных выставках книги: дважды в Лейпциге, а также в Вене и Праге [50].
• 17 января. 1925 г. Французские ученые (Ж. Ренар, П. Буайе, Ж. Легра, А. Олар и др.) приветствуют русскую науку в лице члена—корреспондента Российской Академии наук Е.В. Тарле [15].
• 7 июля. 1925 г. Сообщается о приезде директора Метрополитен-музея искусств в Нью-Йорке профессора Башфорта Дина для ведения переговоров о культурном обмене [16], а также членов Скандинавского музейного конгресса. Цель приезда — осмотр и изучение ленинградских музеев [17].
• 3 сентября 1925 г. В Брюсселе конгресс Парижского Интернационала работников просвещения признал большие заслуги советской школы в деле воспитания подрастающего поколения [18].
• 15 июня 1926 г. Член-корреспондент Е.В. Тарле избирается действительным членом Нью-Йоркской Академии наук [19].

При всех противоречиях советской системы культурная политика в СССР была ориентирована на такую систему гуманистических ценностей, главным измерением которых был «человек».

Российский же капитализм за всю свою постсоветскую историю (а это уже четверть века) так и не смог создать высокую культуру, которая, составляя достояние страны, представляла бы такую систему образов и понятий, которые позволили бы современному человеку схватывать и мыслить действительность. А вне системы понятий и образов, человек не может мыслить действительность и ее противоречия, и потому ему остается только одно — рефлексировать на ее случайные проявления. Может быть, поэтому сегодня не угасает разворот к советской культуре?

Обращение четвертое: герой vs функция капитала

Понятие «деятельностный патриотизм» предполагает субъектно-деятельностный принцип общественного бытия человека на благо развития истории и культуры своей страны, да и мира в целом. Такого ли гражданина формирует современная российская действительность? И может ли патриот быть мещанином, отстаивающим лишь свой частный интерес? А мещанин — патриотом? И каковы последствия этого?

Для власти капитала, рынка и бюрократии сегодня индивид нужен лишь в одной ипостаси — как функция. И это есть имманентный закон мира отчуждения, из которого он сам пока вырваться не может, но самое страшное — не очень-то и хочет. Да, быть функцией тяжело и неприятно, но быть субъектом — это значит решать проблему смысловой перезагрузки своей субстанции.

Приспосабливаться к этой реальности трудно и больно, но самому определять ее — хотя бы в горизонте собственной личности — сложно и страшно, ибо это требует от индивида позиции, поступка и самое главное — персональной ответственности. Одним словом — той принципиальности бытия, без которой невозможно быть субъектом истории и культуры. Именно эта проблема есть гордиев узел современного индивида, общества и культуры, т. е. всего того, что составляет потенциал их исторического развития.

В условиях рыночного тоталитаризма на бессубъектность существования обречены все: и малоимущие, и средний класс и особенно богатые. Понятно, что функциональное существование нивелирует личность индивида, подчиняя его деятельность, взгляды, стиль, вкус одному — рыночному канону, который есть не что иное, как стандарт общего.

Тем острее становится вопрос: где и как индивид сегодня может формироваться как общественный субъект, если формат личностного бытия исключен даже в культуре? Достаточно посмотреть на большую часть современных российских фильмов, в которых найти хотя бы один художественный образ — большая удача, причем даже маски — большая редкость, преимущественно — безликость. Но существуя в условиях отчуждения, индивид тем не менее имеет и живые связи с миром культуры, включая отечественную — русскую и советскую. А эта культура всегда несла в себе понятие «героическое».

И это неслучайно: принцип субъектного бытия, утверждающий себя через разрешение острейших противоречий советской истории и культуры, объективно требовал от индивида героического напряжения сил: позиции, воли к поступку, его свершения — и нередко ценой собственной жизни. Вот почему «героическое» явилось, во-первых, контрапунктом советской истории и культуры, во-вторых, основой их диалектического единства и, в-третьих, измерением человека как представителя рода Человек.

Но само это понятие не могло возникнуть из идей — даже самых революционных. Героическое бытие советского человека было обусловлено самой практикой преодоления тяжелых условий жизни как следствия международной борьбы за дерзкую попытку утверждения общества справедливости, труда и культуры (социализма), трагического противостояния бюрократизму и сталинизму, гасившим этот исторический порыв, массового энтузиазма, открытия нового мира и вдохновенного созидания советской культуры как всемирной культуры.

В сущности, строго по Борису Пастернаку: «Человек — действующее лицо. Он герой постановки, которая называется “история” или “историческое существование”» [40].

Так практики СССР показали земную — не приземленную — основу «героического», возникающего на основе решения насущных вопросов жизни для всех и каждого, а значит и для себя. И в этом — гуманистическая суть «героического», в отличие от супергероев, имена которых воспринимаются уже как символы современной масскультуры (Человек-Паук, Супермен, Бэтмен, Капитан Америка и др.).

В советской культуре «героическое» понималось как некий поступок в истории, суть которого заключалась в деятельностном (не метафизическом) высвобождении действительности — а значит, и самого человека — от господства реальных форм отчуждения. Кстати, в этом заключалась и суть общественного идеала советской культуры.

Императив субъектности пронизывал и все советское искусство, выстраивая его драматургию, рождая эффект живого движения (развития) отношений и определяя его главного героя.

Проблемой героического или общественного запроса на него были пронизаны лучшие произведения советского искусства 1960-х. Например, в фильме Марлена Хуциева «Мне двадцать лет» герои пытаются лично ответить на новый вызов идеи героического бытия уже в условиях мирного времени. И даже в фильмах 1970—1980-х ставится эта проблема, но здесь уже показана внутренняя трагедия человека, его надлом из-за того, что он либо не может найти этот высокий смысл («Отпуск в сентябре» режиссера Виталия Мельникова — по мотивам пьесы Александра Вампилова «Утиная охота»), либо отказывается от него («Сталкер» режиссера Андрея Тарковского — по мотивам романа «Пикник на обочине» Аркадия и Бориса Стругацких).

Обращение пятое: альтернатива миру отчуждения —
 освобождение, а не свобода

Понятие «патриотизм», казалось бы, уже само по себе несет четкую установку на сознательно выбранный тип определенной жизнедеятельности, связанной со служением делу процветания отечества. И уже сам этот выбор задает субъектный принцип бытия индивида в истории и культуре. Соответственно возникает вопрос: каковы предпосылки формирования этого субъектного принципа в современной российской действительности?

Но даже взглянув на нее, мы видим, что и экономика, и социальная сфера, и даже культура — все эти области сегодня исключают понимание человека как субъекта. Во всех тих сферах он есть лишь функция: в экономике — агент купли-продажи; в социальной сфере — функция бюрократических иерархий и социальных сетей; в культуре — не автор и не герой, а лишь потребитель разных технологий игр и зрелищ.

Но ведь отказ от субъектности, в сущности, есть отказ от идеи человека, а значит и от вопроса: зачем ты живешь? Неужели для того, чтобы только получать приличное жалованье в фирме, честно платить налоги, делать удачные покупки на Рождество и бодрить себя на старости лет туристическими поездками? Или все же жить в истории с ее принципом субъектности?

Ответ на этот вопрос определяет выбор и соответствующей стороны баррикады культурно-гражданского противостояния, которая сохранялась на протяжении всей истории СССР. Сегодня она представляет противостояние между двумя онтологическими принципами: принципом субъектного бытия (в культуре и истории) и принципом комфортного небытия частного индивида (мещанина) в пространстве отношений купли-продажи.

Кстати, следует отметить, что если в СССР слово «мещанин» служило презренным культурно-этическим приговором общественной несостоятельности обывателя, то после распада нашей страны началась его этическая легитимация. Сегодня презирать мещанина не принято — лавочная глобализация его этически и «культурно» узаконила. Теперь быть мещанином не стыдно, равно как и пошляком. Пошлость сегодня превратилась в «художественный» метод частного человека от культуры (точнее — лавочника от культуры), утверждающего частный взгляд на частного человека.

А те, кто противостоит мещанству или не совсем омещанился, сегодня уходят либо в формы патриархальной жизни, либо в те или иные маргинальные по своей сути субкультуры, либо в анонимность виртуальной (цифровой) реальности Интернета. Ну, а тот, кто пытается найти альтернативы либеральным формам отчуждения, причем в логике порожденного им же мира симулякров, нередко сам попадает в их ловушки (национализм разного окраса, фундаментализм, фашизм, бандеровщина и т. п.).

Но есть и те, кто сегодня ищет прорыв в движение истории, чтобы совместно с другими решать сложнейшие проблемы времени. И это, если использовать образное выражение Юрия Олеши, не тот разговор, «когда один говорит, а другой молчит и слушает, а разговор, когда двое, очень близко прижавшись друг к другу, обсуждают, как бы найти наилучший выход» [41].

Неужели такое может быть? А ведь такое было — и было в СССР, — и потому мы разворачиваемся к нему с вопросами опять и опять.

Это ностальгия?

В свое время Ренессанс развернулся — не оглянулся (!) — в сторону Античности. Это ностальгия? Нет. Ностальгия — это попытка облечь настоящее в прежние формы, может быть, и хорошие, но исторически снятые. Ренессанс же развернулся к Античности, чтобы схватить и понять классику развития (ее законы) культуры, без чего невозможно прорываться в будущее.

Обращение к практикам СССР сегодня — это попытка понять, как можно вырваться из ловушек лавочной глобализации, в которой человеку нечем дышать, нечем мыслить, не для чего жить и в которой нет Другого, а значит — и его самого.

Поэтому поворот в сторону СССР сегодня — это объективная потребность человека и общества понять классику развития истории, чтобы определить для себя вектор дальнейшего развития того большого дела, которое и есть суть «красной нити» СССР. Или, как говорил Леон Баттиста Альберти: «<…> будь убежден, что человек рождается не для того, чтобы влачить печальное существование бездействия, а, чтобы работать над великим и грандиозным делом» [29].

А классика развития СССР — это разотчуждение, которое посредством деятельностного высвобождения связывает будущее с наследием не только отечественной, но и мировой культуры, более того — развивает их.

Так, например, «свобода», провозглашенное когда-то молодым европейским либерализмом, будучи сопряженным с «субъектом истории», получила свое качественное развитие уже в понятии «освобождение». Понятие «освобождение» принципиально отличается от «свободы», выражая не то, что нужно искать или ждать как чье-то дарование (царя, барина, героя, начальника, спонсора), а то, что можно и нужно самому творить — и, как правило, не в одиночку, а совместно с другими. Не свобода, а именно освобождение с его принципом деятельностной субъектности как раз и становится основой самодетерминации индивида. Или, как писал Гегель, «живая субстанция <…> есть бытие, которое поистине есть субъект <…> поскольку она есть движение самоутверждения» [9].

Современная же цивилизация связывает понятие «свобода» с формальным и абстрактным понятием «права человека», хотя значение самого человека как общественной ценности и уж тем более цели развития прочно отсутствуют. «Свобода» же с ее принципом толерантности сводится к императиву: ты не трогаешь меня — я не трогаю тебя. Цивилизация «прав человека», устанавливающая между людьми светофоры формально-бюрократических отношений, не только не снимает существующего между ними отчуждения, но наоборот — многократно его усиливает. Вот и получается, что не только социум, не только межличностные отношения, но и экзистенциональная сторона человеческой жизни сегодня пронизаны отчуждением.

Где сегодня человек имеет свободу выстраивать свои отношения не как частные, а как отношения мира культуры? На работе? В метро? На рынке?

Где сегодня человек имеет свободу творческого преобразования не только своего частного пространства (дачи и квартиры), но и окружающей действительности по законам города-сада?

Без субъектно-преобразующей деятельности свободы как таковой нет. У современного частного индивида есть один вид свободы — свободы потребления. Без того, чтобы быть субъектом социального освобождения, индивиду остается одно — быть лишь «мышкой» при господствующей власти капитала.

Вот почему совместное и творческое преобразование общей на всех действительности, несущей смысл труда и человеческой жизни и потому рождающей песню (как это было в СССР) — это и есть живая альтернатива мертвенному императиву «прав человека», претендующему быть основополагающим законом не только для европейской цивилизации, но всего мира в целом.

Но практики СССР и других социалистических стран показали, что альтернативой миру отчуждения, построенного на власти капитала и всех других институций, его обсуживающих, является человек как субъект истории и герой культуры, который способен противостоять не только внешним, но внутренним силам отчуждения (например, советскому бюрократизму и советскому мещанству). И в той мере, в какой эта альтернатива утверждала себя в общественных отношениях нашей страны, в той мере происходило ее развитие и становление Нового человека. И наоборот — именно ослабление этой альтернативы и элиминация Нового человека в конечном итоге и привели к распаду СССР.

Вот почему СССР по сути является принципиально не завершаемым проектом, потому что его основу составляет идея развития человека, культуры и истории, а их завершение невозможно. А если и возможно, то только как конец человеческой цивилизации.

Богатейшие практики и противоречия, исторические победы и культурные прорывы, взлеты и трагедии советского человека — все это как раз и является тем вызовом последующей истории и культуре, причем не только нашей страны, но всего мира, на которые человеку настоящего и будущего все же придется отвечать.

Поэтому СССР — это прежде всего мастер-класс творчества истории как мира культуры, а не музей — может быть, и дорогих, но воспоминаний.

Итак, говоря о запросе на деятельностный патриотизм и предпосылках его развития в современной российской действительности, мы сделали несколько обращений в сторону СССР. Эти обращения показали, что только на основе совместной борьбы за право преобразования общественной реальности и совместной практики ее социокультурного обустройства («Мы наш, мы новый мир построим!»), преодолевающего антагонизмы национальных, религиозных и классовых различий, т.е. только на основе практики разотчуждения оказалось возможным зарождение социалистического интернационализма, который только и мог обеспечить не противоречащий ему по сути советский тип деятельностного патриотизма.  Именно советский патриотизм в диалектическом единстве с социалистическим интернационализмом сумел сразить самую страшную силу XX века — мировой фашизм. Если Вторая мировая война была смертоносным походом Европейской «цивилизации» фашизма против коммунизма, то Великая отечественная война — это была героическая борьба прежде всего Нового человека против тотально утверждающейся власти особого типа капитала — фашизма.

И этот Новый человек СССР победил мировой фашизм. И победил его не русский, не белорус, не еврей, не украинец, не татарин, не осетин и не грузин, а победил его многонациональный советский человек, интернациональный по духу и убеждению, и особенный — во всем богатстве своей национальной культуры.

 Так что история и культура СССР показала, что только тогда, когда наша страна решала свои проблемы как проблемы мира, а проблемы мира — как свои, только в этом случае наша страна обретала свое особое имя в мировой истории и всемирной культуре.

Красный Октябрь 1917 г. и 9 мая 1945 г. — эти события мировой истории и всемирной культуры как раз и стали подтверждением этого.

P.S. Содержательно граница между разными консервативными типами патриотизма проходит не по пограничной территории между государствами, а между разными типами отчуждения. Граница между прогрессивным и консервативным типом патриотизма соответственно проходит уже между принципом разотчуждения (по определению автора — «императивом освобождения») и отчуждения («царством необходимости»), каждый из которых может проявляться и как онтологический императив, и как общественное отношение, и как художественный метод.

Литература

1. А.М. Горький — организатор издательства «Всемирная литература» (1918—1921) / Исторический архив. 1958. № 2. С. 71 // Культурная жизнь в СССР 1917—1927. Хроники. М.: Наука, 1975. С. 73.
2. Бахтин М.М. Заметки // Литературно-критические статьи. М.: Художественная литература, 1986. С. 512.
3. Блок А.А. Собр. соч. М.; Л., 1963. Т. 6. С. 8 (январь 1918) // Черепнин Л. Русская революция и А.А. Блок как историк // Черепнин Л. Исторические взгляды классиков русской литературы. М.: Издательство «Мысль», 1968. С. 358.
4. Блок М. Апология история. М.: Наука,1973.
5. Булавка Л.А. Советская культура как идеальное коммунизма // Критический марксизм: продолжение дискуссии / Под ред. А. Бузгалина, А. Колганова. М.: Слово, 2001. С. 324—325.
6. Вестник Академии наук СССР. 1967. № 11 // Культурная жизнь в СССР 1917—1927. Хроники. М.: Наука,1975.
7. Временник театрального отдела Народного комиссариата по просвещению. Вып. 1. С. 13—16; Вып. 2. Пг. — М., 1919, февраль. С. 58 // Культурная жизнь в СССР 1917—1927. Хроники. М.: Наука, 1975. С. 92.
8. Выставки советского изобразительного искусства: справочник в 5 томах. М. 1965—1981. Т. 1: 1917—1932 гг. М.: Советский художник,1965.
9. Гегель В. Соч. Т. 4. М. 1959. С. 9.
10. Гинзбург Л. Человек за письменным столом // Новый мир. 1982. № 6. С. 235.
11. Грабарь И. О древнем русском искусстве. М.: Наука, 1966. С. 10.
12. Декреты Советской власти. Т. III. 11 июля — 9 ноября 1918 г. М.:  Гос. изд-во полит. Литературы, 1964. С. 588—589.
13. Декреты Советской власти. Т. V. 1 апреля — 31 июля 1919 г.  М.: Политиздат, 1971. С. 412.
14. Иванова Л.В. Формирование советской научной интеллигенции. 1917 — 1927 гг. М.: Наука, 1980.
15. Известия ЦИК. 1925. 17 янв. С. 3.
16. Известия ЦИК. 1925. 7 июля. С. 5.
17. Известия ЦИК. 1925. 8 июля. С. 3.
18. Известия ВЦИК. 1925. 5 сент. С. 5.
19. Известия ЦИК. 1926. 15 июня. С. 1.
20. Известия ВЦИК. 1921. 4 февр. С. 3.
21. Известия ВЦИК. 1924. 18 сент. С. 2.
22. Известия ВЦИК. 1922. 23 июня. С. 6.
23. Известия ВЦИК. 1923. 15 февр. С. 4.
24. Известия ВЦИК. 1923. 14 апр. С. 4.
25. Известия ВЦИК. 1923. 26 июня. С. 5.
26. Известия ВЦИК. 1921. 16 марта. С. 3.
27. Искусство. 1919. № 2. С. 4.
28. История русской советской литературы. 1917 — 1965: В 4 т. Т. I. 1917 — 1929. М.:  Наука, 1967. С. 692.
29. Карелин М.С. Очерки итальянского Возрождения. М., 1991. С. 164—165.
30. Керженцев В. Культура и советская власть. М: Издательство ВЦИК Советов Р., С., К. и К. Депутатов, 1919. С. 16.
31. О’Коннор Т.Э. Анатолий Луначарский и советская политика в области культуры. М.: Прогресс, 1992. С. 161
32. Культурная жизнь в СССР. 1917—1927. Хроника. М.: Наука, 1975. С. 26— 17.
33. Культурное строительство в Туркестанской АССР (1917—1924). Сб. документов. Т. 1. Ташкент, 1973. С. 207.
34. Лапшин В.П. Искусство Петрограда в 1917 г. М.: «Советский художник». 1983. С. 149 // Некоторые вопросы исследования советской культуры. М.: Сб. науч. тр.  НИИ культуры. 1987. С. 61.
35. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 51.
36. Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения. М.: Мысль, 1978. С. 136—137.
37. Музыкальная жизнь Москвы в первые годы после Октября. Октябрь 1917 — 1920. Хроника, документы, материалы. [Автор-составитель С.Р. Степанова].  М., 1972. С. 84.
38. Наука и ее работники. Пг. 1921. № 2. С. 26.
39. Организация науки в первые годы Советской власти (1917 — 1925). Сборник документов. Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1968. С. 178—179.
40. Пастернак Б.Л. Полн. собр. соч.: В 11 т. Т. 5. М.: «Слово/Slovo», 2004.  С. 280.
41. Первый Всесоюзный съезд советских писателей 1934. Стенографический отчет. М.: Государственное издательство художественной литературы. 1934. С.236.
42. Правда. 1922. 20 сент. С. 6.
43. Правда. 1922. 13 авг. С. 5.
44. Правда. 1924. 26 авг. С. 3.
45. Правда. 1918. 19 ноября. С. 3
46. Правда. 1919. 3 янв. С. 3.
47. Правда. 1923. 9 ноября. С. 3.
48. Правда. 1923. 14 ноября. С. 3.
49. Правда. 1923. 8 дек. С. 4.
50. Правда. 1924. 22 июля. С. 8. 
51. СУ Азербайджана.1920. № 4. С. 380, 393.
52. СУ РСФСР 1925. № 20. С.138.
53. Терне А. В царстве Ленина: очерки современной жизни в РСФСР. Берлин, 1922. С. 138—139.
54. Уэллс Г. Россия во мгле. М.: Прогресс, 1970.
55.  ЦГАЛИ СССР, ф. 279, оп.1, 1918—1922, д.138. С. 5—7.
56. ЦПА ИМЛ, ф. 2, оп. 1, ед. хр. 6104, л. 1 об. // Ленин и Луначарский. Переписка. Доклады. Документы // Литературное наследство. Т. 80. М.: АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А.М. Горького1971. С. 66.
57. Шульгин В.В. Три столицы // URL: http://www.dkru/ history/igor/shulgin_3st.htm.

References

1. A.M. Gor'kij — organizatorizdatel'stva «Vsemirnaya li-teratura» (1918—1921) / Istoricheskij arhiv. 1958. № 2. S. 71 // Kul'turnaya zhizn' v SSSR 1917—1927. Hroniki. M.: «Nauka». 1975. S. 73.

2. Bahtin M.M. Zametki // Literaturno-kriticheskie stat'i. M.: «Hudozhestvennaya literatura». 1986. S. 512.

3. Blok A.A. Sobr. soch. M.; L., 1963. T. 6. S. 8 (yanvar' 1918) // CHerepnin L. Russkaya revolyuciya i A.A.Blok kak istorik // CHerepnin L. Istoricheskie vzglyady klassikov russkoj literatury. M.: Izdatel'stvo «Mysl'». 1968. S. 358.

4. Blok M. Apologiya istoriya. M.: «Nauka».1973.

5. Bulavka L.A. Sovetskaya kul'tura kak ideal'noe kommunizma // Kriticheskij marksizm: prodolzhenie diskussii / Pod red. A. Buzgalina i A.Kolganova. M.: «Slovo». 2001. S. 324—325.

6. Vestnik Akademii nauk SSSR. 1967. № 11 // Kul'turnaya zhizn' v SSSR 1917—1927. Hroniki. M.: «Nauka».1975.

7. Vremennik teatral'nogo otdela Narodnogo komissariata po prosveshcheniyu. Vyp. 1. S. 13—16; Vyp. 2. Pg. — M., 1919, fevral'. S. 58 // Kul'turnaya zhizn' v SSSR 1917—1927. Hroniki. M.: «Nauka». 1975. S. 92.

8. Vystavki sovetskogo izobrazitel'nogo iskusstva: spravochnik v 5 tomah. M. 1965—1981. T. 1: 1917—1932 gg. M.: «Sovetskij hu-dozhnik»,1965.

9. Gegel' V. Soch. T. 4. M. 1959. S. 9.

10.      Ginzburg L. CHelovek za pis'mennym stolom // Novyj mir. 1982. № 6. S. 235.

11.      Grabar' I. O drevnem russkom iskusstve. M.: «Nauka». 1966. S. 10.

12.      Dekrety Sovetskoj vlasti. T. III. 11 iyulya — 9 noyabrya 1918 g. M.:  Gos. izd-vo polit. literatury. 1964. S. 588—589.

13.      Dekrety Sovetskoj vlasti. T. V. 1 aprelya — 31 iyulya 1919 g.  M.: «Politizdat», 1971. S. 412.

14.      Ivanova L.V. Formirovanie sovetskoj nauchnoj intelligen-cii. 1917 — 1927 gg. M.: «Nauka», 1980.

15.      Izvestiya CIK. 1925. 17 yanv. S. 3.

16.      Izvestiya CIK. 1925. 7 iyulya. S. 5.

17.      Izvestiya CIK. 1925. 8 iyulya. S. 3.

18.      Izvestiya VCIK. 1925. 5 sent. S. 5.

19.      Izvestiya CIK. 1926. 15 iyunya. S. 1.

20.      Izvestiya VCIK. 1921. 4 fevr. S. 3.

21.      Izvestiya VCIK. 1924. 18 sent. S. 2.

22.      Izvestiya VCIK. 1922. 23 iyunya. S. 6.

23.      Izvestiya VCIK. 1923. 15 fevr. S. 4.

24.      Izvestiya VCIK. 1923. 14 apr. S. 4.

25.      Izvestiya VCIK. 1923. 26 iyunya. S. 5.

26.      Izvestiya VCIK. 1921. 16 marta. S. 3.

27.      Iskusstvo. 1919. № 2. S. 4.

28.      Istoriya russkoj sovetskoj literatury. 1917—1965: V 4 t. T. I. 1917—1929. M.: « Nauka».1967. S. 692.

29.      Karelin M.S. Ocherki ital'yanskogo Vozrozhdeniya. M., 1991. S. 164—165.

30.      Kerzhencev V. Kul'tura i sovetskaya vlast'. M: Izdatel'stvo VCIK Sovetov R., S., K. i K. Deputatov, 1919. S. 16.

31.      O’Konnor T.E. Anatolij Lunacharskij i sovetskaya politika v oblasti kul'tury. M.: «Progress». 1992. S. 161

32.      Kul'turnaya zhizn' v SSSR. 1917—1927. Hronika. M.: «Nauka». 1975. S. 26— 17.

33.      Kul'turnoe stroitel'stvo v Turkestanskoj ASSR (1917—1924). Sb. dokumentov. T.1. Tashkent, 1973. S. 207.

34.      Lapshin V.P. Iskusstvo Petrograda v 1917 g. M.: «Sovetskij hudozhnik». 1983. S. 149 // Nekotorye voprosy issledovaniya sovetskoj kul'tury. M.: Sb. nauch. tr.  NII kul'tury. 1987. S. 61.

35.      Lenin V.I. Poln. sobr. soch. T. 51. M.: Izdatel'stvo politicheskoj literatury. M. 1970.  S. 229.

36.      Losev A.F. EHstetika Vozrozhdeniya. M.: «Mysl'». 1978. S. 136—137.

37.      Muzykal'naya zhizn' Moskvy v pervye gody posle Oktyabrya. Oktyabr' 1917—1920. Hronika, dokumenty, materialy. [Avtor-sostavitel' S.R. Stepanova].  M., 1972. S. 84.

38.      Nauka i ee rabotniki. Pg. 1921. № 2. S. 26.

39.      Organizaciya nauki v pervye gody Sovetskoj vlasti (1917 — 1925). Sbornik dokumentov. L.: «Nauka». Leningradskoe otdelenie. 1968. S. 178—179.

40.      Pasternak B.L. Poln. sobr. soch.: v 11 t.. M.: «Slovo/Slovo», T. 2004. V. S. 280.

41.      Pervyj Vsesoyuznyj s"ezd sovetskih pisatelej 1934. Ste-nograficheskij otchet. M.: Gosudarstvennoe izdatel'stvo hudozhestvennoj literatury. 1934. S. 236.

42.      Pravda. 1922. 20 sent. S. 6.

43.      Pravda. 1922. 13 avg. S. 5.

44.      Pravda. 1924. 26 avg. S. 3.

45.      Pravda. 1918. 19 noyab. S. 3

46.      Pravda. 1919. 3 yanv. S. 3.

47.      Pravda. 1923. 9 noyab. S. 3.

48.      Pravda. 1923. 14 noyab. S. 3.

49.      Pravda. 1923. 8 dek. S. 4.

50.      Pravda. 1924. 22 iyul. S. 8. 

51.      SU Azerbajdzhana.1920. № 4. S. 380, 393.

52.      SU RSFSR 1925. № 20. S.138.

53.      Terne A. V carstve Lenina: ocherki sovremennoj zhizni v RSFSR. Berlin, 1922. S. 138—139.

54.      Uehlls G. Rossiya vo mgle. M.: «Progress». 1970.

55.      CGALI SSSR, f. 279, op.1, 1918—1922, d.138. S. 5—7.

56.      CPA IML, f. 2, op. 1, ed. hr. 6104, l. 1 ob. // Lenin i Luna-charskij. Perepiska. Doklady. Dokumenty / Literaturnoe nasledstvo. Tom 80. M.: AN SSSR. In-t mirovoj lit. im. A.M. Gor'kogo1971. S. 66.

57.      Shul'gin V.V. Tri stolicy // URL: http://www.dk1868.ru/ his-tory/igor/shulgin_3st.htm.