Отмечающий свое 25-летие Центр общественных наук при МГУ вместе с лабораторией философии хозяйства и журналом «Философия хозяйства» сыграли важную роль в развитии отечественного обществоведения, включая экономическое знание, которому в данной статье уделяется приоритетное внимание. Особенно, если учитывать ту сложную атмосферу, в которой оказалась отечественная экономическая наука на рубеже 1990-х, в 1990-е, да и в последующие годы. Именно тогда встал вопрос: заниматься лишь ретрансляцией сложившихся на Западе научных направлений и учебных методик (чем занялось тогда большинство ученых-экономистов и что активно внедрялось и поощрялось) или отыскивать другие направления, отражающие и особенности национального экономического мышления, и научно-образовательные традиции, и весь комплекс национально-специфических условий, присущих России. И философия хозяйства в рамках упомянутого Центра сумела собрать единомышленников, которые стали развивать альтернативное направление, участвуя, по сути, в формировании неортодоксальной линии социально-экономической науки в России. Можно сказать, что философия хозяйства — один из немногих самоценных и самобытных, оригинальных результатов современной отечественной мысли, хотя, конечно, не стоит забывать того, что она опиралась на историческое наследие С.Н. Булгакова (но это, прямо скажем, свое национально-духовное, интеллектуальное наследие).

Крайне важно и то, что философия хозяйства, помимо своей собственной предметной задачи, подпитывает и обогащает другие альтернативные мейнстриму направления. Прежде всего — политическую экономию, помогая ей выйти из того периферийного поля, куда оттесняет ее мейнстрим, и из того узкоэкономического поля, куда ее нередко подталкивали сами радетели чистоты предмета политэкономии, в котором, по их мнению, не должно быть ничего, кроме производительных сил и производственных отношений. Политэкономы, сумевшие вобрать в себя потенциал философии хозяйства, расширяют свой предмет за счет цивилизационных начал, факторов неэкономического характера, междисциплинарных соприкосновений — и тем самым открывают новые возможности политэкономического анализа. Такая подпитка очень важна для развития политэкономии, способна придать ей новое, недостающее дыхание.

 Политэкономия, отметившая в 2015 г. свое 400-летие, нуждается в новых импульсах.

 Во-первых, она может расширить действие своего арсенала в общем пространстве самой экономической теории. Здесь видится немало полей для приложения сил политэкономов. Стоит назвать некоторые из них.

В период обострения кризисных процессов в современной экономике важную объяснительную и практическую роль могла бы сыграть идущая из недр политэкономии воспроизводственная трактовка кризисов. Известное представление политэкономии о капитале как выражении социально-экономического господства позволяет раскрыть картину современных социальных противоречий, понять содержание утвердившейся в мировых масштабах гегемонии «глобального капитала». Политэкономия могла бы представить современную долговую экономику как специфическую сферу мультипликации фиктивного капитала. Инструментарий давно известной в политэкономии теории земельной ренты мог бы быть задействован при объяснении столь распространенного (особенно в России) ренто-ориентированного поведения. Хорошую подсказку для оценки характеристик современного «общества потребления» могла бы дать политэкономическая концепция товарного фетишизма с ее акцентом на «овеществление» экономических отношений. Большие возможности открываются при объяснении экономических деформаций и широко распространившихся в современной общественной жизни всякого рода «симулякров» через призму известной из политэкономии идеи «превращенных форм». И таких примеров и сфер перспективного приложения сил политэкономов можно было бы найти немало.

Но политэкономия, во-вторых, способна реализовать себя и через экспансию во внешние сферы — это то, что можно было бы назвать «политэкономическим империализмом». Но для этого она должна смелее выходить на новые поля, которыми ранее пренебрегала, высокомерно считая их предметом других наук, кичась своей настойчивостью в борьбе за чистоту своего предмета и тем самым проигрывая здесь активному и масштабному наступлению неоклассического «экономического империализма». Для преодоления укрепившейся за многие годы в политэкономии закомплексованности следует больше внимания уделять междисциплинарным вопросам, уходить от узкоэкономического подхода, учиться использовать свой инструментарий для анализа разных сфер жизни, и здесь для политэкономии будет очень кстати внешняя (междисциплинарная) подпитка — в том числе от философии хозяйства.

 Возьмем для примера проблематику «пространственной экономики», связанную с признанием особой роли географического (территориального) фактора. Мейнстрим сумел войти в эту сферу, вроде бы традиционно принадлежавшую конкретно-экономическим отраслям знания. В итоге возникли «новая экономическая география», концепции пространственной конкуренции, пространственного экономического равновесия и т. п. Политэкономы же здесь молчали, забыв даже о теоретическом потенциале учета фактора местоположения в концепциях земельной ренты, представленных в классической и марксисткой политэкономии. Между тем для политэкономии здесь открывается широкий фронт работы — и в особенности в части трактовки «единого экономического пространства» через призму исповедуемого ею системного подхода. Тут возникают такие интересные для политэкономов вопросы, как время и пространство в экономике, однородность и пространственная модификация экономических отношений, плотность и насыщенность этих отношений на разных территориях, пространственная целостность и устойчивость национального воспроизводства, соотношение разных пространств (глобального, регионального, национального, местного и др.) и т. п. В целом появляются основания для конституирования пространственного ракурса экономической теории (см.: [1, 75 — 83]), надо прямо сказать, слабо представленного в последней в отличие от временного ракурса. Развитие как указанной, так и других подобных ей характеристик (а среди них цивилизационные, социокультурные и другие, более предметно близкие философии хозяйства) позволили бы политэкономам выйти на важные и значимые выводы.

Все это свидетельствует о том, что «политэкономический империализм» мог бы принести богатые плоды. И в этом расширении координат анализа, более широкого взгляда на мир политэкономам очень могут помочь импульсы, идущие именно от философии хозяйства.

Особо следует выделить направление, с которым может наиболее плодотворно взаимодействовать философия хозяйства, — это теория национальной экономики (в другой терминологии — «национальная политэкономия», по Ф.Листу, или просто «национально ориентированный подход» в экономической теории).

В наиболее общем виде смысл этого подхода заключается в необходимости учета и теоретического отражения всей совокупности национально-специфических условий, присущих стране. Базовой характеристикой такого похода выступает не просто стандартная экономическая система, а национальная экономическая система [2, 62 — 63], которая с самого начала берется в единстве с присущими стране национальными условиями: экономическими и неэкономическими факторами, жизненно необходимыми целями национального развития.

Понятна забота о чистоте предмета и о научном принципе универсализма, проявляемая многими политэкономами. Но нельзя уходить в крайность, закрывать глаза на реалии и особенности национальной экономики. Ретивая настойчивость в борьбе за «чистоту» теории, фанатичная приверженность универсалистским системам и законам могут способствовать тому, что при «торжестве» универсалистских законов в их приложении к национальной действительности произойдет подрыв устойчивости и безопасности страны и ее хозяйства. Такова возможная цена высокомерного невнимания к своеобразию национальной экономики и к его адекватному научному отражению.

Национально ориентированный подход в экономической теории в современных условиях актуален и востребован, что особенно выпукло проявляется в следующих аспектах.

Первый аспект отражает произошедшее усложнение мировых реалий, противоречивость и цивилизационное разнообразие современности. Под воздействием реальных процессов начинает затухать чрезмерный оптимизм относительно устойчивости мирового глобального порядка, налицо — появившиеся провалы глобализации, обострение противоречий между национальными и глобальными параметрами развития, что, в частности, нашло свое отражение в росте числа «евроскептиков».

Другой аспект демонстрирует чисто российскую необходимость формирования адекватной национальной экономической системы страны. Экономические сложности России, усилившиеся с 2014 г., грубое давление, оказываемое сейчас Западом на Россию, объективно заставляют уделять повышенное внимание к национальным факторам развития, к специфике национального воспроизводства, к безопасности экономики страны, к поиску возможностей импортозамещения и усиления самодостаточности национального хозяйства. Какая система экономики наиболее соответствует этим характеристикам и обладает при этом высокой эффективностью — этот вопрос стал для современной России сверхактуальным, а, по сути, вопросом самовыживания.

Еще один аспект связан с самой сферой экономической теории. Все более слышны критические оценки со стороны желающих видеть ее практически более осязаемый потенциал и преодоление отрыва от реальности. Звучат все сильнее призывы к созданию «корректной экономической теории» или к «развороту к реальности», а ведь национальная хозяйственная жизнь — это и есть наиболее очевидное выражение экономической реальности.

Можно утверждать в итоге, что национально ориентированный подход востребован сегодня по целому ряду причин, и он может быть предметно реализован в рамках возрождения того направления, которое когда-то получило название «национальной системы политической экономии» (кстати, в 2016 г. исполняется 175 лет со дня выхода в свет книги Ф. Листа под одноименным названием, ставшей своего рода исходным кредо указанного подхода в экономической теории). Такие попытки предпринимаются и в наше время, и даже возник термин «новая национальная экономическая теория», который, как представляется, отражает еще одну самобытную линию развития отечественной экономической мысли (наряду с философией хозяйства и теорией трансформационных процессов).

Выделение теории национальной экономики (в более понятной форме — «экономической системы России») в качестве относительно самостоятельной части экономической теории можно было бы считать наиболее концентрированным и комплексным способом выражения национально ориентированного подхода в экономической теории и экономическом образовании. К сожалению, попытки девальвировать это направление весьма велики, касается ли это учебных курсов, исследовательских грантов или ваковских специализаций. Складывается впечатление, что жизнь, остро востребовавшая ныне, как было показано выше, усиления национальной ориентации, идет одним путем, а учебно-научные реалии — другим путем. Впрочем, подобного рода дихотомии — не редкость для России, имея в виду, прежде всего, слабую адекватность проводимой экономической политики стратегическим целям национального развития.

Теория национальной экономики, как она была представлена здесь, и философия хозяйства дополняют и развивают друг друга.

Философия хозяйства дает теории национальной экономики широту координат, междисциплинарность подхода, раскрывает метасмыслы экономического бытия, формирует определенное духовно-интеллектуальное поле экономического анализа. Она предотвращает уход этой теории, с одной стороны, в политэкономическую ортодоксию, а с другой стороны, в национально-хозяйственную эмпирию (чем отчасти страдала в свое время немецкая историческая школа).

Но есть и обратное благотворное влияние, поскольку, в свою очередь, теория национальной экономики предотвращает философию хозяйства от опасности ухода в схоластическое теоретизирование, когда бытовавшая в свое время абстрактно-логическая схоластика сменится схоластикой трансцендентальности, софийности как таковых. Но это может быть преодолено именно выходом философии хозяйства на проблематику национальной экономики, на российский контекст жизни. И, как представляется, именно во взаимодействии этих двух направлений во многом состоит залог теоретических и практических успехов российской экономической мысли. К этому следует добавить и то, что указанное взаимодействие усиливает фундаментальность экономического образования (см.: [3, 8 — 16]). Последнее не может быть сведено к подготовке рафинированных экономистов-прикладников, не может исходить только из узкопрагматических критериев и ориентироваться лишь на внешние (зарубежные) образцы. Российские университеты (по крайней мере, ведущие) должны готовить таких экономистов, кто не просто освоил современные экономические знания и компетенции, но и приобрел фундаментальную подготовку, системный подход, междисциплинарный взгляд, мыслит в определенных социокультурных координатах, дорожит отечественными общественными и научно-образовательными традициями, умеет сочетать универсальные знания со спецификой России и с ее национальными интересами.

Литература

1. Евразийская интеграция: геостратегический аспект /
   Под ред. Ю.М. Осипова, А.Ю. Архипова, Е.С. Зотовой. М., 2014.
2. Кульков В.М. Национальная спецификация экономических систем // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 6: Экономика. 2014. № 4.
3. Фундаментальность университетской подготовки экономистов: роль экономической теории / Под ред. К.А. Хубиева, М.Ю. Павлова. М., 2011.