***

А что, разве все вокруг люди такие же, какими были четверть-полвека назад? Ясно, что нет, теперь в обитателях планеты, особенно на передовом Западе, да и в России, много нового, причем принципиально нового. Сознание уже весьма другое, поведение другое, язык другой, культура другая, поведение другое. Даже физика другая — тело, стать, рост, походка, жестикуляция, мимика.

Ну а о «личностном» техническом вооружении говорить не приходится: авто, компьютеры, интернет, мобилы, наушники. Отсюда техногенное всезнание (тотальная информативность) при субъектном когнитивном и культурном оскудении. Ну и аутизм, косноязычие, болтливость, клиповость сознания, а также такие феномены, как зомби, «перекати-поле», «хамы». Разве не так?

Человек эпохи Постмодерна — не человек эпохи Модерна, не говоря уже об эпохе Премодерна.

Сегодня в моде как бы уже и не-совсем-человек, а скорее — техно-человек. Что сегодня человек без своей техники? Ничто! А что сегодня человек без родины-матери, обильного родного языка, большой отечественной культуры, единого отечественного социума, родной семьи, общегражданских отношений, общих житейских и высоких смыслов, жизнеутверждающей общедоступной идеологии? Может, и не ничто, но зато и не… кто!

Постмодерн требует адекватного себе человека — постмодернового. Как раз того самого — никакого: человека-элемента, человека-винтика, человека-мушку. И требует не только из-за себе — постмодерну — соответствия, а и по причине несоответствия человека как такового совершенно по-человечески построенному миру — искусственному миру: либо становись искусственным — как этот самый мир, либо… в небытие!

Вот и идет сортировка: приспособился — будь, не обернулся — сгинь!

Новый человек, конечно — из приспособившихся! Это, безусловно, постмодерновый человек — не-совсем-уже-и-человек, если… нет, конечно, еще нет… если не совсем-уже-не-человек!

Новый человек уже так или иначе… квази-, пара-, вместо-человек, разумеется, считающий себя сверх-человеком, не взирая на свою суб-человечность, устремленную к ничто!

Имеет место гигантская апокалиптического характера мутация — не просто воплощение бытующего пока и здесь человека в нового-де-человека, а человека вообще уже в постчеловека (не пост-человека, а именно в постчеловека, т. е. уже и нечеловека!).

Мутация мощная, силовая, волевая, беспощадная! Сбывается древняя, как сам человеческий род, мечта человека-творца: переделать самого себя в иное существо, пусть и внешне человекообразное, а внутри-то… о-о… ничего уже человеческого, человеком надежно проклятого — природного, звериного, относительно мироздания слабого, рабского, смертного, чересчур и морального, переживательного, рефлексивного. Совершенно во всех отношениях постчеловеческое существо!

Таков мейнстрим, такова главная перспектива, таков вездесущий проект!

Всё человеческое в человеке устаревает перед этим движением человека вперед, всё уходит в тень и исчезает, всё проваливается в тартарары: физическое, метафизическое, материальное, идейное, обыденное, сказочное… всё!

Вот она — точка обратной перспективы, когда видно всё сразу и повсюду; когда всё бывает понятно и от этого особенно страшно; когда дух захватывает, ум тускнеет, а тело цепенеет!

Оставив в стороне проблему инициации и движущих сил исторического (уже и внеисторического) пересотворенческого течения, зададимся другими вопросами, вполне ныне и сакраментальными: как быть? что делать? куда стремиться?

Ясно, что идет… война — война в душах и за души, в умах и за умы, в памяти и за память, в мечтах и за мечты, в сознании и за сознание.

Война!

И ни что другое!

Как раз та самая война — апокалиптическая, армагеддонная, последняя! Она не имеет исторического номера, как и вряд ли сейчас получит адекватное себе наименование. Однако она есть, она идет, она вершится!

И Россия с ее населением, народом и народами, государством и армией, языком и культурой, наукой и религиями, историей и традициями, надеждами и прожектами тоже в войне, мало того — в центре всемирной судьбоносной войны — всего менее пока в горячей, несколько заметнее — в холодной, а еще заметнее — в гибридной, в целом же — в уже глобальной войне — разнообразной, всеядной, изощренной.

Однако Россия во внутренней войне тоже, почти что и в гражданской, пусть хотя бы попросту в межроссийской.

Мир против антимира, Россия против антиРоссии, россиянин против построссиянина, человек как человек против постчеловека.

Не видите, не чувствуете, не считаете — дело ваше: история свое дело знает, себя в обиду не дает и себя же под себя уверенно делает!

Хотя и не фатально!

История ведь не только «ход неизвестности», не только «ход вещей», а и «ход человека»! И ежели ты не идешь, человече, и в истории не участвуешь — становись попросту вынужденным, пусть и бескорыстным, ее навозом, а уж если идешь — и историю даже творишь, то у тебя, человече, всегда остается шанс, обновляясь, не потерять себя, даже и себя же выиграть.

Современная история, надо заметить, уже во многом и не история как таковая, а скорее… шабаш — бодрый, своевольный, злостный, человека захвативший и тащущий куда-то за историю, в зазеркалье, во внебытийную преисподнюю. Делать сегодня что-то воистину человеческое — идти непременно против истории, что не значит, что вспять, но все-таки… против!

И ежели всё главное человеческое уже слишком посрамлено, оболгано, отторгнуто, и ничто из бывшего человеческого уже не вытягивает, не спасает, не ведет, то если уж что-то такое делать, то, наверное, что-то все-таки новое, молодое, то же нео, но вот какое же?

Передовой западный человек уже слишком там — в постчеловечестве, хотя и в «хорошем», «правильном», «счастливом», — и он вряд ли уже сможет выбраться из посмодерновой ямы-ловушки, а вот «непутевый» россиянин таковой шанс все же имеет, ибо, оставаясь во многом по европейским меркам «дикарем», ведет борьбу не с органичным себе и у себя выросшим постмодерном, а с имперо-колониальным пришельцем, вызывающим у «русака» не одно лишь приятие, но и явное отторжение.

Бессмысленно отрицать подряд всё новое, хотя кое-какое новое можно с уверенностью и с пользой для себя решительно, если при этом и не брезгливо бросить, как и предложить от себя какое-то иное новое, которое может стать для росссиянина и вполне путеводным.

Трудно, невозможно, бессмысленно!

Разумеется! Но ведь тут вопрос не только нового по качеству бытия и нового по образу человека, а вопрос «Быть или не быть?» — то ли оставаться человеком и не стать постчеловеком, то ли, наоборот, человеком перестать быть и стать постчеловеком.

Устроителей и сторонников счастливого постчеловечества в самой России тоже хватает — целая посмодерновая анти-Россия!, но в России хватает и противников постчеловечества, — вовсе и не противников какого-то неминуемого для себя обновления.

История, ведомая человеческим хозяйством — дело сложное, темное, жуткое! История по преимуществу и в главном трансцендентна, что не значит, что совсем уже не зависима от человеческой воли (тоже, правда, по преимуществу и в главном трансцендентной).

Однако сознание, будучи «зараженным» всё той же трансцендентностью, является все-таки… сознанием, то бишь некоторой самоосознаваемой, самообразующейся и самодеятельной явленностью.

Сознание нынешнего россиянина в разоре и в раздоре, но при этом и в поиске, даже и в борьбе, и с некоторыми уже обретениями.

Что-то приемлемое для человека-россиянина непременно выварится из всей сознаниевой турбулентности, что-то возобладает, что-то одержит и победу. Россия в большом риске, но не в полном безнадежье, — можно даже предположить — уже не в безнадежье: показать и доказать это «уже» трудно — тут «бесспорных» аргументов «против» больше, чем «за»; однако есть все-таки интуиция, есть умение видеть скрытое, есть способность схватывать незримое новое — пусть еще и не верное, но уже идущее; есть возможность трансцендентных — софийных — переживаний и утверждений; рисовать модельную рассудочную картину — занятие не просто неблагодарное, а попросту глупое; история вертится и куда-то выворачивает, сама при этом усердно выворачиваясь; впереди вовсе не одна погибель, а и кое-что еще — преображение!

Наша задача — не цепенеть от страха, а думать, — и думая в страхе — создавать — как раз иное — иное обо всем представление, что только и способно повлиять на движение сознания, на историю, на бытие.

Здесь — в России!

Для чего же тогда явились на российской земле русская софийная мысль, русская философия хозяйства, русская софиасофия — совершенно ведь не европейские, не постмодерновые, не постчеловеческие?

---